Мы отдали несколько контейнеров с рыбой в соседние дома – просто постучали и вручили. Потом поймали «тойоту», которая согласилась дотянуть нас до гаража. Контейнеры с икрой достались водителю.
Глава 17
Днем после поисков Тихона и Мирона позвонил Круглов. Он просил сходить с ним к батюшке в церковь. Батюшка отказывался отпевать Веру, потому что официально она самоубийца.
– И что? – не поняла я.
– Ну как что. Отпеть же надо.
– Слушай, Круглов…
– Катька и Ленка не могут, а ты скажешь, что лучшая подруга, подмигнешь там…
Он скоро прикатил на своей раздолбанной «японке» без логотипа.
– Место на кладбище без проблем дали, там, типа, гражданское право и все дела, а с попом засада, – рассказывал Круглов по дороге.
Он был немного пьян, или так казалось из-за его блуждающих глаз.
– А без отпевания никак? Сейчас две тысячи восемнадцатый.
– Ну, мать очень просит. Она вообще, знаешь, что отмочила? Говорит, отдайте мне Верочку, чтобы омыть тело. Тело! Да я сказал, чтобы клали сразу в гроб и заколачивали. Там… там… кости одни остались. Но она вцепилась в меня, говорит, привезите ее хоть на ночь домой.
Круглов замолчал. От чудовищных подробностей у меня зашевелились волосы на голове.
– И что, привезли?
– Да, сегодня утром. Завтра уже хоронить.
Я отвернулась к окну, чтобы успокоиться. Тем временем мы подкатили к церквушке на окраине города. Круглов притормозил у деревянного забора. Через калитку мы вошли во двор. Перед белой церковью с синими куполами выкопали пруд, и она отражалась в воде, как в зеркале. Справа от храма стоял домик батюшки. Сам он рубил дрова у сарая. Мы пошли к нему, и священник, заметив нас, с размаху воткнул топор в колоду, обтер руки. Но потом узнал Круглова и грузно зашагал нам навстречу, хмурясь и развязывая на ходу передник.
– Зачем опять притащился? – закричал он издалека.
Я оторопела от такого приветствия. Впрочем, все тут же прояснилось.
– Я тебе сколько раз сказал – нет? Хватит ездить!
– Отец Михаил, завтра…
– Ну чего ты пристал? Не могу я самоубийцу отпевать, не могу! – С каждым слогом батюшка хлопал себя по груди.
Он снял передник через голову и отшвырнул его на поленницу. Передник не долетел, упал в метре от нее.
– Вот подружка ее, вместе с детства были, в один день родились, – врал Круглов, взяв меня под локоть.
Я вырвалась, с трудом удержавшись, чтоб не двинуть ему.
– Я тебе еще раз говорю…
– Ну отец Михаил…
Покрасневший от злости батюшка вошел в церковь, Круглов – за ним. Я разозлилась на Витьку так, что заскрипела зубами. Вдобавок болели натертые за ночь ноги, поэтому я не могла развернуться и уйти: пешком до дома не добралась бы.
Из дома вышла женщина в длинной юбке и с уложенной в пучок на затылке косой. Увидев меня, она остановилась и приветливо улыбнулась. Из церковки до нас донеслась перебранка: Круглов настаивал, отец Михаил упирался.
– Вы по поводу Храмцовой? – спросила матушка.
– Да, – ответила я. – Отпеть хотим.
Матушка перекрестилась.
– Может, и согласится. Нехорошо девочку-то так…
Она предложила мне войти в дом, но я отказалась и попросила воды. Она вынесла остывший чай в граненом стакане. На дне плавало несколько чаинок. Я присела на чурбан и слушала, как пререкаются внутри.
Так. О чем рассказывали ребята? Ах да, темный угол в детском саду.
Главная героиня (тридцать пять; хорошо зарабатывает, судя по квартире; одинокая) часто наблюдает в окно за площадкой детского сада, когда детей выводят на прогулку. Зима, темнеет рано. По периметру ограды светят фонари. И вот однажды героиня замечает, что один из фонарей, в самом дальнем углу, не работает. Его не заменяют. И героиня понимает, что время от времени в темный угол забегают дети, и она ни разу не видела, чтобы они оттуда возвращались. И детей на площадке с каждым днем становится все меньше.
Чтобы убедиться, что ей не показалось, она ставит камеру и убеждается, что один ребенок зашел в темный угол и не вернулся. Она идет в сад, но там на нее реагируют как на сумасшедшую. Звонит в полицию, там советуют смотреть поменьше ужастиков.
Отчаявшись, она следующим же вечером, дождавшись закрытия сада, перелезает через забор и входит в темный угол. Там героиню ждет нечто – ее персональный страх.
Пометка: возможно, персональное чудовище – это ее воспиталка в саду. С тарелкой манной каши с комками. В моем поколении много травмированных детсадом.
Какая пошлость, черт возьми, черт возьми, черт возьми…
Перебранка становилась все тише. Вскоре из церкви вышел довольный Круглов.
– Придет завтра. Пошли скорей, пока не передумал.
– Как ты его уговорил?
– Да нормальный дядька. Объяснил ему, что, может, и не самоубийца. И еще…
– Что?
– В церкви пол прогнил местами, подремонтирую.
И счастливый Круглов пошел к машине, задорно размахивая руками.
– А «родились в один день» я тебе еще припомню, – пообещала я его спине.
Утром в день похорон пошел дождь, потом распогодилось, но ненадолго. Ветер разорвал серые облака, они летели низко над землей. Того и гляди, снова польет. Похороны, вот и дождь. Я надела простое платье, которое привезла с собой, и, повинуясь какому-то подростковому порыву, накинула сверху толстовку с капюшоном. Она застегивалась на молнию, на «собачке» болтался металлический череп со скрещенными костями. «Очень к месту», – устало подумала я. Волосы собрала в хвост, царапины замаскировала тональным кремом и припудрила. Потом оказалось, что замазанные места выделяются по цвету. Пришлось наложить тон на все лицо и накраситься. Получилось вызывающе.
Ноги после ночных поисков были разбитые и опухшие, несмотря на то что я вчера почти весь день пролежала в постели. Там, где кожа не успела лопнуть, пузырились мозоли. Отец дал мне моток белого пластыря, самого простого, без подушечки – он закреплял им свои приспособления для охоты и рыбалки, так прочнее, чем изолентой. Нормальный пластырь, бактерицидный, с мягкими подушечками, остался в аптечке в машине. Бежать за ним в гараж времени не было, в аптеку – тоже. Отец нарезал мне неровных липких кусков, и я, прикладывая вату к мозолям, залепляла их сверху.
В туфли ноги не поместились, поэтому надела свои легкие городские кроссовки. Вот Вера смеялась бы, узнав, в каком виде я пришла на ее похороны.
Отец топтался в зале в домашних трениках и футболке.
– Ты не собираешься? – удивилась я.
