– Да как-то не знаю, – ответил он неуверенно. – Ну могу, наверное…
И, подумав секунду, он пошел одеваться.
Скоро мы спустились во двор. У подъезда Веры собралась толпа. Наша классуха, кое-кто из школы. Дворовые бабки в платочках. Дедушки в кепках шумно сплевывали в палисадник. Отец остался внизу, я поднялась в квартиру. Там пахло ладаном и свечами. Захотелось протереть глаза: такие похороны я видела еще в детстве. Сновали женщины в платках, горели тонкие церковные свечи. В зале на трех составленных вместе табуретках стоял обитый черным гроб. Поверх крышки гроба лежало белоснежное свадебное платье с кружевными рукавами и декольте в стразах. У изголовья бормотал молитву отец Михаил. На журнальном столике стояли иконки и тоже горели свечи. Они были и на полированной стенке, и на подоконнике. Прежде чем уйти, надо всё погасить, не случилось бы пожара.
По другую сторону от батюшки, тоже у изголовья, сидела тетя Оля и рассеянно улыбалась, будто не понимая, что происходит. Я окаменела в дверном проеме, глядя на подвенечное платье.
Дверь стукнула, я обернулась. В квартиру вошли вездесущий Круглов, Рафаиль и два незнакомца.
– Как она? – спросил Витька, кивая на Ольгу Николаевну.
– Кажется, не понимает, – ответила я.
Тетя Оля, блуждая взглядом по комнате, остановилась на Круглове, кивнула. Витя подошел к ней и тихо проговорил:
– Пора.
Она послушно встала, отошла к стенке, прижимая ко рту платочек. Батюшка тоже встал и начал задувать свечи.
– Идите вниз, – сказал нам Круглов.
Мы все, кроме четверых мужчин, покорно вышли на улицу. Даже всезнающие бабки в платочках послушались. Толпа у подъезда увеличилась. Кроме знакомых, собрались и зеваки – ведь Вера была героиней городской страшилки. Я заметила подростков, которые подожгли мусорку. Они стояли прежней толпой и заинтересованно вытягивали шеи. Пришел даже фотограф, на шее у него болтался потертый бейджик с надписью «Таежный вестник». Он забрался на лавочку и щелкал все подряд, но было видно, как ему неловко. Мы встретились взглядом, и он опустил глаза.
Толпа расступилась, когда четверо мужчин вынесли из подъезда гроб. Возле дома стоял грузовичок с опущенными бортами. Гроб поставили в кузов, выровняли. Неизвестно откуда взявшийся порыв ветра взметнул белый подол платья, и все испуганно охнули. Но платье, пришитое или прибитое гвоздями, осталось лежать на гробу. Фотограф усиленно защелкал камерой.
Грузовичок медленно тронулся по тротуару вдоль дома. Мы пошли за ним. Впереди – Ольга Николаевна со счастливым блуждающим взглядом. С двух сторон ее поддерживали Рафа и Витька. Следом семенила толпа бабушек в платочках, дальше – все остальные. Грузовик, похрипев, повернул за угол и выехал на дорогу. Водитель и его помощник выскочили из кабины, ловко, привычно подняли борта и закрепили их железными задвижками, потом заскочили обратно, и грузовичок дал газу.
Люди стали расходиться, но большинство осталось. Витька поговорил с кем-то по телефону, потом объявил:
– Автобусы на кладбище через две минуты.
В молчании дождались автобусов. Небо заволокло темно-серой пеленой, грянул гром. Подъехало три автобуса, стукнули, открываясь, дверцы.
Круглов подсадил Ольгу Николаевну в автобус, кивком позвал меня. Я нехотя села с ними – уже не могла выносить ее блуждающий взгляд. Автобусы набились битком, как в час пик. Тяжело приседая, они двинулись в сторону кладбища. Небо почернело, и в открытые окна поплыл тяжелый влажный воздух. Мы резко затормозили на светофоре, и те, кто стоял, едва удержались на ногах, а сидящих качнуло так, что я едва не ударилась носом о спинку спереди. Тетя Оля начала неразборчиво бормотать. Я пыталась понять, но не могла, и от этого хотелось плакать.
Кладбище Гордеева находилось на одной из окружавших его сопок. Могилы поднимались вверх под резким углом, переваливали через гребень и скатывались вниз. Тут и там оградки приподнимало корнями деревьев. Автобусы петляли по серпантинной тропинке, вздыхали и ревели двигатели. Мы остановились почти на самой вершине. Вышли. Уютно и тепло, раскидистые кроны дубов защищают от солнца и дождя. Весь город – как на ладони: частные домики, многоэтажки общаги, с которой Вера упала. Я выбрала бы ей другое место – по ту сторону, откуда открывается убаюкивающий вид на волны тайги, словно на море, и сопки тают вдали. Но выбирать, по-видимому, не приходилось. Я заметила, что Витя тоже оглядывается на город и поджимает губы.
Могилы стояли редко, даты почему-то были перемешаны – свежие, этого года, и семидесятых-восьмидесятых. Среди надгробий зияла дыра будущей могилы. Все постепенно обступили ее, вытолкнули меня к самому краю, ближе к тете Оле и Круглову. Впереди, чуть вдалеке, маячила голова отца. Кладбищенские работники и водитель грузовичка с помощником начали осторожно, делая друг другу знаки, опускать гроб в землю.
Отец Михаил четко и чисто запел:
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.
Вокруг начали всхлипывать, зашептались:
– Самоубийцу – на кладбище…
Я быстро взглянула на тетю Олю. Она по-прежнему рассеянно улыбалась, с двух сторон поддерживаемая Рафой и Витей. Редкими крупными каплями пошел дождь.
Вдруг водитель грузовика неловко перехватил веревку – гроб накренился и стал падать вниз и вбок, пока не грохнулся о дно ямы. Толпа снова охнула. Я почувствовала, что кровь приливает к лицу и меня заливает по́том. Но гроб уверенно выровняли в могиле, теперь он стоял как положено. А сверху белело платье. Батюшка, ни на секунду не прервавший молитву, протяжно допел последние слова. Опять наступила тишина, в которой пронзительно закуковала кукушка. Тетушки переглядывались и крестились. Захотелось, чтобы эти похороны поскорее закончились.
– Что не бросает-то? – зашептали сзади.
Я обернулась, подумав, что речь обо мне, но человек, произнесший эти слова, смотрел на тетю Олю.
– Кидайте, кидайте, – подсказывали уже со всех сторон.
Тетя Оля улыбалась. Никто не отваживался кинуть первым. Я шагнула к могиле (мозоли заныли с новой силой), взяла горсть земли с холмика, несколько секунд постояла, не решаясь пачкать белизну платья, но потом все же бросила, и на подоле расцвел неровный черный цветок. Остальные как будто выдохнули и тоже потянулись к яме.
Люди кидали и отходили, спускались вниз, к автобусам. Рафа и Витя увели тетю Олю, которая так и не бросила землю. Все ушли, я осталась над могилой одна. Потом явились ребята с лопатами, начали закапывать. Тогда я медленно развернулась и тоже пошла вниз.
Надгробия, высокие оградки. Где-то – деревянные кресты. Я мельком взглянула на памятник, мимо которого проходила, и остановилась. С фотографии, полуприкрыв веки, раздвинув губы в попытке улыбнуться, смотрел Паша-дурачок со своей вечной челкой на глазах. «Павел Васильевич Казанцев» – гласила табличка, и ниже – «Пашка». Год смерти – две тысячи пятнадцатый. Фотография на фарфоре, старомодная, с черным венком по кругу. Значит, Пашка умер совсем недавно, и теперь они с Верой будут лежать рядом. И я, не верящая в загробную жизнь, в рай и ад, пожелала им встретиться там, на Небесах.
