— Чего? — переспросила Лариса.
— Того, чтобы магия на самом деле стала реальной
силой.
— Я не думаю, что это возможно, Фрида.
— А я так очень.
— Поясни. Фрида, ты что-то недоговариваешь.
— На самом деле все предельно просто, моя дорогая Лара. Если магию сделать реальной, действенной, настоящей и обыденной, как, к примеру, радио или голография, то произойдет нечто крайне отрицательно влияющее на систему Последовательности Видов.
— Постой, кажется, я понимаю…
— Да. Если становится реальной магия, реальными становятся и ее так называемые носители. К ним — магам, ведьмам, ворожеям, гадалкам и астрологам — будут относиться уже не как к чудаковатым авантюристам либо людям с неадекватной психикой и слишком бойким воображением, а как к тем, кто представляет настоящую Силу. Новую и очень древнюю Силу, ставшую теперь общепризнанной. И эти люди, точнее, не люди, а носители магии, тоже будут представлять вид. Еще один вид. И я могу поставить все свое поместье и памперсы наших девочек в придачу, что носители маши сделают все, чтобы их Вид стал первым в Последовательности. И не только первым. Главным.
— Фрида, неужели ты веришь в это? В такую угрозу?
— Да, моя дорогая Лара. Моя вера — не слепая, она основана на моей способности проникать в структуру бытия и человеческих отношений…
— О…
— Не стану тебя утомлять перечислением своих возможностей. Кстати, солидной частью этих возможностей обладаешь и ты, моя дорогая, но человеческое в тебе все еще очень самодостаточно. Давай сменим тему. На более приятную. Поговорим о наших крошках. Ты, кажется, спрашивала меня, какие мы дадим им имена?
— Да.
— Какие у тебя есть предложения, моя дорогая Лара? Только предупреждаю сразу: пусть имена будут простыми и безо всякой вычурности…
— Елена.
— Ну, это понятно. Я помню, ты мечтала о дочери, которую назвала бы Леночкой. Принимается. А второе дам я. Анна.
— Анна-Елена. Звучит по-королевски.
— Короли отдали бы свои червивые души лишь за одну возможность иметь в своей крови Истинное Пламя фламенги. Впрочем, сейчас не об этом. Душа моя, Лара, мы только что нарекли именами наших красавиц. Это стоит отметить!
— Как? — Лариса приподнялась в постели. — Фрида, не забывай, отныне мы кормящие матери, и пить славное фандагейро нам противопоказано!
Фрида засмеялась и сверкающей стрелой взвилась с кровати:
— Кто говорит о вине? Вино — это лишь вино, а радость и гордость достойны звезд!
Фламенга протянула Ларисе серебряную руку, и они вдвоем поднялись к потолку, прозрачному, про-пускающему лишь бархат ночи и свет звезд. Фрида и Лариса прошли сквозь плотное стекло потолка, не нарушив и не сместив ни единой его молекулы, — прошли и вознеслись в весеннее небо, трепетное, благоухающее, орошенное каплями звезд и расцветающее луговиной Млечного Пути…
— Как тебе эта прогулка? — усмехалась Фрида, и звезды отражались в ее глазах. — Можем подняться в стратосферу, тебе ничто не повредит. Ну, малость загоришь, быть может…
— Мне и здесь… прекрасно. Такой полет и впрямь пьянит лучше любого вина.
— Это еще не все, — сказала Фрида. Положила руку Ларисе на плечо. — Кульминация праздника. Я давно хотела это сделать, но все боялась — готова ли ты… А теперь, полагаю, готова.
— Чего ты хочешь, Фрида? — теряя голос, спросила Лариса.
— Сейчас ты увидишь, услышишь и почувствуешь то, что дано только фламенгам. И тогда ты поймешь, чего не хватает в мире…
— Я… Способна ли?
— Способна, — торжественно сказала Фрида, и рука ее на плече Ларисы засветилась силой невещественного пламени.
Лариса узрела.
Услышала.
Почувствовала каждым атомом своего тела!
Это было прекрасней всего на земле!
Нет, просто! Это — было.
А всего остального — не было. Тень, прах и тлен.
Но блаженство узнавания закончилось, и Лариса вмиг словно бы ослепла всем телом. Она скорчилась в пространстве, будто плод в чреве матери и, не находя сил для дыхания, попыталась заплакать. Фрида склонилась над ней, приласкала, привела в чувство.
— Я хочу снова! — провыла Лариса у возлюбленной на плече. — Я больше не смогу без этого жить! Кроме этого, ничто в мире не имеет смысла! Это гармония, это вечность, это чудо, это — Бог! Фрида, зачем?!
— Чтобы ты знала. — Фрида утешала Ларису, как ребенка. — Чтобы ты верила в нас. И готова была защитить нас и Это.
— Защитить? Но кто посмеет?!
— Я не впустую говорила тебе о том, что среди людей магия набирает силу и поднимает свою змеиную голову. Магия — наш враг, Лариса. Враг детей, которых мы взяли нынче себе в дочери. Ты понимаешь это?
— Да.
И Лариса поглядела на такие далекие и близкие звезды, словно давая им клятву вассальной преданности.
То, что не попало в досье ложи. Россия, г. Щедрый, 25 марта 2019 года, смерть Зоей Маковцевой
… А она одна такая — на всю великую Россию!
Как маленький Вольфганг Амадей Моцарт — на всю Австрию.
Так-то!
Да что страны, государства, континенты! Придет время — и она, как и Моцарт, станет такой же — гениальной, дивной, потрясающей души — единственной на весь белый свет!
И ничего, что не исполнилось ей даже четырнадцати лет! Зато голос — редчайший! Так и преподаватель в музыкальной школе говорит, и соседи по дому, и родители, конечно! И даже регент, то есть руководитель
церковного хора при храме Димитрия Солунского, строгая и вечно чем-то недовольная Марфа Ивановна, прослушав Зосино пение, сказала: «Высокий дар от Бога». Голос у маленькой, хрупкой, русоволосой Зоей Маковцевой и звенит, как хрустальная льдинка, и переливается, будто серебристая весенняя вода в ручье, и скользит вверх, вверх, к самым высоким нотам, как жаворонок взмывает в омытое синевой небо!.. Да что там говорить! Такой голос у Зоей с пеленок, она еще малым дитятей была, а потехи ради голосом стаканы разбивала. Бывало, батя с друзьями хорошенько выпьют мутного, как русская печаль, самогону, выйдут во двор, позовут Зосю — поставят перед ней пустой стакан.
— А ну, доча, — смеется подвыпивший отец, — за-спиваемо!
Зося кивает и начинает отцовскую любимую:
Как служил солдат службу ратную, Службу ратную, службу трудную. Двадцать лет служил, да еще пять лет… Генерал-аншеф ему отпуск дал…
И Зося, распевшись, голос свой запускает как воздушного змея — высоко-высоко. А стакан — дзинь! — и на осколочки. Дружки батины тут же дают Зосе «на щиколадку». Но Зося не пойдет покупать себе «щиколадку», она отдаст все до последнего грошика мамочке, потому что знает — в их семье лишних денег нет.
