Мои Сны
И записала свой первый Сон. Только не словами, а нотными знаками, которые словно сами собой выходили из-под ее пера.
Первый Сон был таким. Зосе снилось, будто она глухой ночью (фонари на улицах погашены, кругом стоит мертвая тишина, даже собаки не лают) почему-то идет на улицу Академика Водопьянова, где расположено (она знает) здание Сбербанка России, Щед-ровское отделение. Это двухэтажное, все из стекла и бетона, новое здание тоже погружено в ночную тьму. Но едва Зося поднимается по гранитным ступеням и подходит к дверям, все здание мгновенно освещается изнутри. Только не обычным светом, а светом тысяч и тысяч свечей, но горят они не радостно и торжественно, как в церкви. Горят страшно, мертвенно и нереально. Впрочем, это ведь Сон.
Зосе не хочется входить в здание Сбербанка, хочется, наоборот, бежать от него со всех ног, но двери перед нею открываются, и неведомая сила понуждает сделать шаг, а потом другой в глубину пустого, страшного здания. Зося не раз бывала в Сбербанке с мамой в реальности, днем, и знает, что ничего ужасного в этом
учреждении нет. На стенах, облицованных пластиковыми панелями, висят плакаты и образцы заполнения разных документов, прилавок с рядом окошечек (над окошечками надписи: «Обмен валюты», «Прием платежей», «Контроль вкладов»), совсем обычный, немножко похожий на магазинный, только с него свисают на ниточках авторучки (чтобы клиенты по ошибке с собой не прихватили, объясняла мама). И за окошечками сидят обыкновенные тетеньки, и даже совсем молоденькие, вроде той, что оформляла пенсионный вклад для папы…
Но сейчас, в ее Сне, внутренности Сбербанка выглядят иначе. Из стен, словно корявые ветки, растут черные подсвечники поддерживают сотни тонких, бледно горящих свечей. Да и сами стены изменились: они из глухого, без отблеска, темного камня, наводящего на страшные мысли о смерти и тлении. Пол, тоже черный, выложен мозаикой из кусочков кроваво-красного стекла. Мозаика гласит:
«Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Пол ощутимо дрожит. Иногда из щелей меж кусочками мозаики вырывается со свистом вонючий пар или язычок пламени. Зосе страшно на него ступить, но опять невидимая, злая сила толкает ее в спину, и девочка идет вперед, к прилавкам, которые теперь вовсе не прилавки, а нагромождения иссохших, почерневших, слежавшихся человеческих скелетов. Из этих нагромождений кое-где торчат скрюченные руки, зажимающие в пальцах черные таблички с надписями — снова чем-то кроваво-красным. Зося читает и бледнеет от ужаса: «Прием проклятых душ», «Обмен грехов», «Контроль за Сделками» и, наконец, «Оформление Договора».
Сила снова подталкивает девочку, но теперь Зося еще и слышит мертвый, шипящий голос:
— Тебе туда!
И Зося оказывается у таблички «Контроль за Сделками».
Тут же по другую сторону нагромождения из скелетов появляется жуткое существо. Зося вздрагивает: существо выглядит как свежесодранная волчья шкура, а на месте глаз у него две дырки, из которых сияет злой багровый свет.
— Пришла? — спрашивает у девочки волчья шкура.
— Да, — отвечает Зося. — Но я не хочу.
— Твоего желания никто не спрашивает. Ты здесь потому, что нарушила условия Сделки.
— Какой Сделки? — вскрикивает Зося. — Я никаких сделок не заключала! Я ничего не понимаю! Отпустите меня!
Тут волчья шкура превращается в человеческий скелет, в отличие от прочих здешних скелетов — гладкий, белоснежный и словно отполированный. На скелете пламенеет алая шелковая мантия, а глазницы плещутся холодным голубым светом. Скелет скалится:
— Не заключала? Ах какая короткая у нас память, оказывается! Ах как, оказывается, мы умеем лгать и не краснеть в тринадцать-то лет! Постыдилась бы, Зосе-нька!
— Я ничего не понимаю! — в отчаянии повторяет Зося.
— А тут и понимать нечего, — продолжает скалиться скелет. — Ты нарушила условия Сделки. Какой Сделки? А вот какой!
Скелет картинно взмахивает своей пламенеющей мантией, и Зося видит возникшее из ниоткуда, повисшее в воздухе овальное темное зеркало.
— Алле, ап! — говорит скелет.
Поверхность зеркала вспыхивает и издает мелодичный звон. И Зося видит в зеркале себя — совсем маленькую, лет пяти, сидящую перед телевизором и безотрывно глядящую на певицу в длинном академическом платье. Певицу, чей голос невероятно прекрасен, этому голосу вторит симфонический оркестр, а потом — целая буря оваций.
— Вспоминаешь? — говорит скелет теперешней Зосе. — Вспоминаешь, о чем ты тогда подумала?
— Нет, — шепчет Зося, но тут память услужливо подсказывает, а скелет произносит это вслух, так, что в здании страшного банка рокочут стены и дрожат свечи в подсвечниках:
— Я отдам душу, чтобы петь лучше ее! Лучше всех певиц на земле!
Зося дрожит, закрывает лицо руками, отворачивается, но все равно не может не видеть, как со скелетом происходит очередная метаморфоза: теперь он напоминает чудовищного дракона с рогами и глазами как огненные блюдца. Чудовище шипит:
— Я ведь пош-шел с-с-с тобой на эту С-с-сделку! Я дал тебе голо-с-с-с, чтобы ты пела лучше вс-с-с-сех певиц на земле! А теперь я хочу получить то, что при-читает-с-с-ся мне!
— Я ничего не знаю! У меня ничего нет для вас! — кричит Зося в ужасе, и тут дракон снова преображается. Теперь он выглядит простым стариком в драном и засаленном халате. Только вместо глаз у него черные дыры.
Старик зевает и говорит просто:
— Душу. Отдавай мне свою душу, Зосенька. Долг платежом красен.
— Нет! — отступает Зося. — Ни за что! Я знаю, кто ты. Ты дьявол! Но я не помню, чтобы я… заключала такую сделку! Говорила такие слова!
— Не отдашь, значит, душу? — со скучающим видом говорит дьявол.
— Нет!
— А и не надо! — Он наклоняется к самому лицу девочки и шепчет доверительно: — Знаешь, сколько у меня этих душ-то? Целый Сбербанк, замучаешься сортировать: тут убийцы, тут жулики, тут прелюбодеи, тут политические деятели, тут писатели… И прочие грешники. Так на что мне твоя бестолковая душа? Ладно. Так и быть. Иди отсюда.
Зося всхлипывает и поворачивается к выходу, делает шаг…
— Э нет, так дело не пойдет, — тут же останавливает ее старик, а чернота льется из его глаз, как чернила. — Отдай мне мое. Я тоже не хочу оставаться внакладе.
— Что? — шепотом спрашивает Зося и чувствует вдруг, как в горле у нее что-то скребется — противно и пугающе.
— Голос королевский возврати-ка мне, красавица. Был договор: одна душа — один голос. Нет души — нет и голоса. Так что лучше учись на кондитера, а не песни пой, Зося Маковцева.
Царапанье в горле все усиливается, горло буквально разрывается на части, Зося хрипит и шатается от боли. А старик стоит напротив нее и как будто кого подманивает пальцем:
— Иди, иди…
