Зося безумно кричит. Из ее распахнутого в крике рта появляется нечто продолговатое и серебристое, вроде хирургического скальпеля. Только у этого «скальпеля» гибкое тельце и множество крохотных быстрых ножек. Мерзкая тварь скользит по Зосиной груди на колено, спрыгивает на пол и подползает к ногам старика.
— Вот теперь все, — говорит тот, снова став скелетом, а серебристая тварь обвивается вокруг его костлявого запястья, будто браслет. — Теперь ты свободна. Свободна и без голоса…
После такого и прочих, подобных этому, Снов Зося просыпалась сама не своя. И почему-то у нее сильно саднило горло…
Днем Зося была совершенно обычной, жизнерадостной певуньей, отличницей и активисткой маленькой трудоголичкой с голосом ангела. А по ночам Сны уводили ее в страшные бездны, откуда нет возврата. То Зосе снилось, что она один из персонажей иконы «Страшный Суд», висевшей в церкви Димитрия Солунского, — там, в Зосином Сне, адское пламя становилось настоящим, толпы грешников — вопящими от ужаса, а бесы — омерзительными и смрадными. Когда Зося погружалась в очередной Сон, находясь уже вне пределов досягаемости реального мира, ей представлялось, что постель ее окружают мрачные, черные как сажа полулюди-полузвери с багровыми глазами. В этих глазах плещется нечеловеческая ярость, острые, длинные клыки чудовищ скрежещут, как будто хотят разорвать на куски несчастную девочку. Но никто из этих тварей не прикасается к Зосе; вместо этого в их когтистых, покрытых черной, тускло светящейся чешуей лапах появляются какие-то бумажные свитки, вроде тех папирусов, что видела Зося на картинке в учебнике.
— Смотри, Зося, — возникает из ниоткуда голос, холодный и мертвый, как ветер в ноябре. — Вчитайся в эти свитки. Это ведь твои грехи, дитя. Твои дурные поступки, помыслы и намерения. Знаешь, что тебя за них ожидает? Что же ты зажмуриваешь глаза? Боишься? А разве ты не знаешь, что за всякое гадкое дело ты дашь ответ нам? Открой глаза и читай, Зося! Читай!
Зося не может не подчиниться, ее глаза распахиваются, а ресницы опаляет гееннским огнем. Тут же чудовища разворачивают свитки, и на всех свитках написано одно слово, жирно, крупно, красно-ржавыми чернилами:
ГОЛОС
Зося хватается за горло.
— Мой голос — не дурной поступок! — кричит она, а в горле снова скребет и перекатывается колючая боль.
Но чудища не отступают, не прекращают своего ужасного зубовного скрежета. А голос-ветер холодно шепчет Зосе:
— Еще какой дурной… Смотри!
И вокруг Зосиной кровати расплескивается огненное, кипящее лавой озеро. В этом озере то тонут, то всплывают на поверхность люди, чья плоть раскалена, как металл. Эти люди оглашают воздух страшными рыданиями и проклятиями. И проклятия эти звучат… в адрес Зоей!
— Кто это?! — шепчет помертвелыми губами девочка, указывая на мучающихся в озере людей.
— Ты не узнаешь ни одного из них? — спрашивает голос-ветер.
— Нет!
— Это очень печально, Зося, потому что эти люди терзаются в огненном озере из-за любви к тебе. К твоему голосу.
— Я не понимаю, — шепчет Зося, плечи ее поникли под гнетом посылаемых ей проклятий.
— Когда ты выросла, Зося, — продолжает беспристрастно говорить голос-ветер, — ты стала величайшей певицей всех времен. Твой голос завораживал людей и лишал их воли. Миллионы людей покупали записи твоих песен, ходили на твои концерты, готовы были убивать, красть, прелюбодействовать, лишь бы добыть твою фотографию, новый диск с автографом или лоскуток от одного из твоих бесчисленных концертных платьев, которые, кстати, шили тебе лучшие модельеры всей земли. А многие из твоих поклонников приносили себя в жертву тебе — кончали жизнь самоубийством. Из тебя сотворили кумира, Зося. Идола. Новое божество, которому стала поклоняться вся земля. Творить кумиров — большое преступление, Зося, большой грех. Но еще больший грех — быть кумиром.
— Но я не виновата!
— Конечно. Виноват твой голос. Откажись от него, и люди, которые сейчас перед твоими глазами терзаются в огненном озере, никогда в него не попадут.
— Я так хочу петь! — плачет Зося.
— Твое пение погубит сотни людей, — отвечает голос-ветер. — Ты готова убивать людей ради своего голоса, девочка?
— Нет, конечно, нет! — вскрикивает Зося. — Хорошо, я согласна. Я не буду петь. Никогда. Обещаю.
— Одного обещания мало, — сообщает голос-ветер. — Нужно, чтобы ты отказалась от голоса. Чтобы ты добровольно лишилась его. Ну?!
Люди в огненном озере замерли, все как один глядя на Зосю. В их глазах стояло нечеловеческое страдание.
— Я отказываюсь от своего голоса, — шепчет Зося. — Только пусть они больше не мучаются!
— Отказываешься?
— Отказываюсь!
— Вот и правильно, — спокойно, равнодушно шелестит голос-ветер. — Тогда выпей это. И голос у тебя исчезнет навсегда.
Одно из чудовищ протягивает Зосе огромный каменный бокал. Над бокалом курится странный дымок и чувствуется, как от каменных боков бокала пышет жаром.
— Что это?! — вздрагивает Зося от отвращения.
— Расплавленный свинец, — отвечает невидимый собеседник. — Лучшее средство от голоса. Пей, не бойся.
— Нет, я не буду! Я не могу! Не-э-эт!
Зося кричит и просыпается. А рот горит так, словно она и впрямь отведала расплавленного свинца.
— Я больше так не могу, — говорит себе Зося. Черная клеенчатая тетрадь заполнена до последней страницы — нотные знаки словно устроили в ней черно-белую метель…
Но кому расскажешь об этом? О Снах, которые пугают так, что не хочется жить. Отцу? Он то пьян, то зол на весь свет, когда трезв. Маме? Нет, только не это. Мамочке и без того хватает забот, как она еще держится. Решено: родителям ни слова. Для родителей Зося останется прежней озорной, талантливой и трудолюбивой певуньей. Но желание раскрыть кому-нибудь свою тайну, исповедаться нестерпимо… Исповедаться?
Это мысль.
Зося приходит на исповедь к настоятелю храма Димитрия Солунского, протоиерею Емельяну. Зося никогда не считала себя особенно верующей, хотя и пела в церковном хоре. Но после своих Снов ей хочется верить, что Бог — за нее и Он поможет ей.
— Здравствуйте, батюшка, — говорит Зося, робко подойдя к аналою, у которого идет исповедь.
— Здравствуй, Зосенька, — привычно ласково говорит отец Емельян и смотрит внимательно: — Исповедаться решила? Похвально это, за душой следишь, за чистотой ее… Слушаю тебя, не смущайся. И помни — ты не мне грехи исповедуешь, а Господу, я же только свидетель и посредник и сохраню все в тайне, как положено.
Зося кивает, она знает это.
— У меня есть грех, — говорит девочка. — И он меня мучает. Этот грех… Это мой голос.
Отец Емельян смотрит на Зосю с удивлением.
