• история века (вне поколенческих циклов).
Проблема времени, таким образом, заключается в том, что на каждой фазе передачи «опыта» (свидетельств, оценок, интерпретаций) происходит смена символических доминант и средств или характера социального взаимодействия по поводу событий прошлого. Движение истории (если оно происходит, если говорят о новых событиях и изменениях в политической или культурной жизни, касающихся всего целого, то есть общезначимых фактов, а не об отсутствие изменений, «застой» или вытеснение прошлого, утрата смысла предшествующих событий) возможно только как процесс структурно-функциональной дифференциации (умножаются и разделяются социальные роли акторов, имеющих дело с «историческим материалом»), переинтерпретации материала, его переложение и «переупаковывание», фильтрация деталей, селекция, поиски аналогий и генерализаций, вписывание в ту или иную систему понятий и оценок. Другими словами, не только появляются новые факты (приращение исторического знания), но и меняются системы их «культурной записи», фиксации и анализа. Каждая подобная операция мотивирована специфическими идеологическими интересами властвующих элит и обслуживающих их групп гуманитарной бюрократии – академической науки, журналистов, учителей и т. п. Иначе говоря, работа по сохранению событийного материала предполагает включение его в более общие системы значений, которыми оперируют репродуктивные или идеологические социальные институты. Если же институциональные рамки воспроизводства политических отношений не меняются, то и символический состав «истории» остается прежним, приобретая черты «канона» исторических знаний и их интерпретаций.
Прежде чем обратиться к конкретному разбору состава и структуры исторических представлений, еще раз напомню, что «большое время» (линейное время и его разновидности, обусловленные вектором времени и его институциональной принадлежностью) как особенность массового сознания начало складываться в СССР очень поздно, примерно в середине или во второй половине 1960-х годов. К этому моменту имело место совпадение («историческая» констелляция обстоятельств) нескольких силовых линий:
а) поколение «фронтовиков» (рожденные в 1902–1926 годах) стало постепенно сходить с общественной сцены, терять свои социальные позиции и влияние, но его социальный опыт – опыт формирования нового тоталитарного, мобилизационного и абсолютно несвободного, общества, затем – тотальной войны, необходимости оправдания неизмеримых жертв, был символически передан следующему поколению, при этом передача носила не прямой, а опосредованный характер, отраженный в проблематике хрущевской «оттепели», возможности изменений тоталитарного социума;
б) массовое образование, в том числе начало обязательного преподавания в средней школе таких предметов, как история и т. п.;
в) урбанизация, продолжение формирования индустриального общества, появление как государственных, так и независимых каналов информации, передачи знаний и сведений (телевидение, радио, включая «голоса», самиздат и пр.).
Постепенное оформление исторической легенды шло в русле синтеза «Краткого курса» (в котором еще не было идеи и материала национальной истории) с имперской историей, соединения советско-партийной истории с государственнической идеологией великой державы, триумфа периферийной страны в ходе и результате догоняющей модернизации.
Поэтому поколение, начавшее свою сознательную жизнь в 1950–1960-х годах, было первым поколением в России с некоторой «исторической» (употребляя это определение со всеми оговорками и уточнениями) перспективой или ее подобием. Отечественная война 1941–1945 годов стала центральным событием этой истории и массовой культуры этого периода
[361]. Война оказалась ключевым моментом перелома проспективной тоталитарной идеологии построения нового общества и нового человека, превращения ее в ретроспективную, национально-консервативную идеологию дряхлеющей империи и переживания травмы последовавшего ее развала, освоения всех обстоятельств этого распада
[362]. Тяжесть травмы усугублялась тем, что никакого другого опыта или материала для исторической реабилитации не было: предшествующие катастрофические или травматические события, которые могли бы быть положены в основание национальной истории, – события, вызвавшие и сопровождавшие Первую мировую войну или ее последствия, незавершенные процессы трансформации 1905–1907 годов, поражение в Крымской войне и тому подобные были вытеснены из проблемного поля элиты и общественного мнения и фактически забыты. Первая мировая война, которую не выдержала архаическая институциональная система российского государства, закрепилась в учебниках истории лишь как прелюдия к большевистскому перевороту и Гражданской войне.
Фактически в СССР (советской России) было всего одно поколение, обладавшее ресурсами и условиями для формирования институциональных предпосылок или условий возникновения исторического сознания. Крах СССР потянул за собой не только распад советской политической или экономической системы, но и слом начавшейся практики (оболочки) понимания исторических процессов. Поколение, родившееся в последние «застойные» годы и в начале перестройки или вошедшее в жизнь уже после краха СССР, оказалось лишенным механизмов репродукции коллективной памяти и опыта прошлого. Школьное преподавание недавней истории было прервано, поскольку и сами учителя в массе своей оказались дезориентированными или неспособными к связному пониманию событий и соответствующему изложению их ученикам. Сама программа школьного преподавания отечественной истории оказалась остановленной на этом моменте – конце советской власти и горбачевской перестройке.
Смена властвующих элит не способствовала закреплению какой-то идеологической версии прошлого, что могло компенсироваться только эклектической стилизацией под русско-православный державный фундаментализм.
Сегодняшнее массовое историческое сознание представляет собой множество отдельных символов, стереотипов, шаблонов истолкования. Фактически это россыпь отдельных сведений и их интерпретаций, мифов и стереотипов прошлого без какой-либо связной их интерпретации и изложения, поскольку прежняя единая система пропаганды или тоталитарных институтов, навязывающих грамотному населению единство понимания и оценки событий прошлого, распалась или ослабла, а другой, способной ставить такие амбициозные задачи, не возникло. Нет и эффективной системы школьного образования, способной поддерживать и воспроизводить общие ценностные принципы понимания национальной или мировой истории, не требуя от молодежи верности в толковании фактов и процессов. Ее нет, поскольку нет общей ценностной основы для осмысления тоталитарного прошлого. Пропаганда, получившая в условиях путинской реакции чрезвычайно мощные средства массового воздействия, пытается навязать обществу новый вариант тотальной государственной идеологии – идеологии государственного патриотизма, «светлого прошлого» великой державы (взамен коммунизма – веры в «светлое будущее», общего для всех стран, в первую очередь – для населения СССР), однако результаты этой обработки общественного мнения – по разным причинам – довольно сомнительны или, по крайней мере, неоднозначны.
