Рис. 3.1. Согласны ли вы с мнением, что население России уже устало ждать от Владимира Путина каких-то положительных сдвигов в нашей жизни?
Само по себе столь высокое позитивное отношение к власти, в данном случае персонально к Путину, не может объясняться прагматическими соображениями или оценками его реальных практических достижений в конкретных областях государственного управления: в экономике, в борьбе с преступностью и с коррупцией бюрократии, уменьшением бедности и в защите социально слабых групп. Такое отношение вытекает главным образом из восприятия символического статуса обладателя высшей власти – переноса на него массовых иллюзий и ожиданий, наделение его теми достоинствами, которых лишен обыватель. Он – воплощение всех возможностей, ресурсов, благ, которыми может распоряжаться по своей воли и разумению, он, как и российская казна, не имеет рациональной меры, это почти всемогущество, которому принудительно приписывается благая воля (за неимением другого в реальности).
Таблица 14.1
Какими словами вы могли бы обозначить свое отношение к В. Путину?
Респондентам предлагалась карточка, и они могли дать только один ответ.
По существу, этот механизм – вменение обладателю высшей позиции в иерархии различных достоинств – обратная сторона подавленности или неразвитости институциональной системы российского общества, вынуждающего наделять суверена воображаемыми достоинствами и ценностями, превращать его в идеализированный образ коллективных самих себя («идеальное мы»). Но именно поэтому интенсивность выражения этих позитивных чувств к авторитарному лидеру достаточно низкая: даже на максимуме поддержки Путина, который приходится на 2007–2008 годы (до наступления кризиса 2008–2009 годов), симпатии к нему лично выражали не более 30 % населения. Несущая же конструкция системы авторитарного господства – равнодушное отчуждение (сумма установок «нейтральное, безразличное» отношение + «не могу сказать о нем ничего плохого», табл. 14.1). Иллюзии относительно первого лица выстроены из идеализированного и дистанцированного отчуждения, отказа от собственной активности, ответственности, из сознания, что «сделать ничего нельзя», «я не за что не отвечаю», «пусть отвечает начальство».
Таблица 15.1
Могут ли такие люди, как вы, влиять на принятие государственных решений в стране?
Для проверки гипотезы о существовании разных типов русского национализма в марте 2014 года был проведен опрос общественного мнения, в ходе которого, по разработанной Э. Паиным и его коллегами методике, респондентам были заданы вопросы-тесты на идентификацию с различными политическими слоганами. В сентябре того же года эти вопросы были повторены в регулярном ежемесячном исследовании (табл. 18.1–19.1).
Таблица 16.1
Могут ли такие люди, как вы, влиять на принятие решений в своем регионе, городе, районе?
Таблица 17.1
Готовы ли вы лично более активно участвовать в политике?
Преамбула диагностических вопросов гласила: «Представьте себе, что вы вышли на городскую площадь и там увидели колоны демонстрантов с различными лозунгами»
[49].
Таблица 18.1
1. Какие из этих лозунгов наиболее близки лично вам?
2. К колонне с какими лозунгами вы бы скорее присоединились на демонстрации или митинге?
N = 1600, ответы ранжированы.
Результаты первого замера, проведенного в начале антиукраинской кампании, принципиально не отличаются от сентябрьского опроса, когда уже стали заметны признаки ослабления поднятой волны национального возбуждения. А это значит, что политико-идеологические установки устойчивы к колебаниям политической конъюнктуры, что на них не влияют механизмы массового возбуждения, пропаганды или влияют не так сильно, как можно предполагать. Другими словами, действие пропаганды в очень ограниченной степени основывается на политических взглядах и убеждениях респондентов.
Интерпретация этого обстоятельства может исходить из разных оснований, в том числе и методических соображений о неадекватности формулировок подсказок. Но я бы здесь принял во внимание лишь две версии объяснения, кажущиеся расходящимися:
1) выделенные в интернете типы идеологических течений оказались не релевантны (или не слишком значимы) для основной массы населения, откликнувшейся на усилия пропаганды; они отражают систему взглядов, «нормальную» для спокойного времени;
2) для приведения общества в возбужденное состояние (состояние националистической или патриотической эйфории) кремлевские политтехнологи использовали другие мотивы и смыслы, лишь косвенно затрагивающие перечисленные выше идеологические установки.
Пропаганда, нацеленная на дискредитацию не только самого украинского демократического движения (строительство национального, европейски ориентированного правового государства), но и на разрушение притягательности и силы европейских ценностей в целом, была направлена против российского антиавторитарного движения. Она била по другим чувствительным точкам массового коллективного сознания, более важным и лежащим глубже, чем декларативная идентификация с «русскостью» или «либерализмом» и т. п. Пропаганда затрагивала базовые механизмы идентификации даже не на уровне «свои / чужие», а «человеческое / нечеловеческое», то есть актуализировала значения, которые управляли воспроизводством самих норм «естественности», жизни и смерти. Около половины (45–46 %) опрошенных не идентифицирует себя ни с одним из лозунгов. Если усилить степень идентификации с той или иной идеологической позицией (не просто выражение сочувствия, но и поддержка, пусть даже вербальная, в виде участия в демонстрации под такими лозунгами), то мы получаем дальнейшее и весьма заметное сокращение доли идентифицирующих себя как общественно ангажированных людей (масса инертных увеличивается до 57–60 %). Расхождения между «близостью» и «готовностью присоединиться» в точности повторяются в сентябрьском опросе (последовательно по лозунгам: «я – русский» – минус 11 %; красный популизм – минус 5–6 %; остальные – минус 4–5 %).
