Не следует путать этот тип поведения с социальным «инфантилизмом». Социальный инфантилизм («выученная беспомощность») проявляется лишь в специфических ситуациях, а именно: при выходе индивида в неизвестную ему, непривычную плоскость отношений (например, общегражданских вопросов внутренней или внешней политики). В таких случаях обычный человек, обыватель попадает в контекст проблем, далеких от его повседневных дел и забот, абстрактных, отвлеченных, неинтересных вопросов (с его точки зрения, то есть не затрагивающих практических интересов благосостояния, социального продвижения), но как бы требующих от него какой-то значимой реакции (которой у него нет). Другими словами, это ситуации, когда от бывшего советского человека ожидается (предполагается) правовое, финансовое или политическое поведение в соответствии с декларируемыми нормами и правилами современных институтов – демократии участия и ответственности, защиты судом прав и достоинства человека и тому подобных институтов, которых нет в его действительности. Подобные коллизии редко возникают в его обыденной, рутинной жизни с ее привычным и знакомым набором социальных ролей, акторов, объемом и формами произвола, насилия, коррупции, что позволяет учитывать их и приспособиться к власти. Но этот рутинный опыт партикуляристского взаимодействия с одними и теми же партнерами, акторами, неприменим – в силу недостаточности или неадекватности – для новых, неизвестных ранее обывателю условий или правил поведения в обстоятельствах, когда нужно действовать в соответствии с более общими генерализованными институциональными нормами «общества», а не партикулярных групп или общностей. Подобные требования расходятся с его привычными ориентирами, нормами поведения, партикуляристскими взаимосвязями, калькуляцией жизни «от зарплаты до зарплаты», изо дня в день.
Возникающие коллизии «снимаются» мнимой рутинизацией отношений с властью – переносом на нее партикуляристских представлений: отношения власти с подданными моделируются по образцам распределения семейных ролей или нормам взаимодействия в малых группах (среди соседей, членов бригады или рабочего коллектива, как дедовщина в воинской части и т. д.). Предельный уровень ценностно-нормативной регуляции ограничен не могущими быть рационализированными в этой среде этическими соображениями о материальной справедливости. Тем самым имеет место банализация (или архаизация) представлений о мотивах участников взаимодействия во всех случаях, выходящих за рамки ограниченной компетенции обывателя – в «высокой» политике, включая и международные отношения. Определения таких ситуаций взаимодействия (в высших кругах руководства или межгосударственных отношений) редуцируются до примитивной склоки на коммунальной кухне, что делает их понятными и объяснимыми, принуждая к безальтернативной идентификации со «своими» против «них». То, что власть (администрация) может использовать двойную тактику в отношениях с подчиненными – как формальную рациональность (формальную справедливость соответствия своих решений действующим законам, регламентам, инструкциям, то есть чисто бюрократические средства управления, которые недоступны обычным людям), так и материальную справедливость («входить в положение людей»), – делает обывателя совершенно беспомощным и беззащитным перед властью, ставя его в положение зависимого и неполноценного субъекта. Он по понятным причинам не может оперировать формальными средствами институциональной защиты (суд, полиция, работодатель всегда будут на стороне силы), но может тихо саботировать любые распоряжения, вынуждая власть идти на компромиссы (но только в том случае, если сопротивление – неисполнение, волокита, халтура, отказ – имеет массовый анонимный характер). В частном индивидуальном порядке (по одиночке) такое сопротивление произволу в неправовом, непредставительском государстве невозможно и нерезультативно, но оно реально проявляется в виде диффузного и неиндивидуального уклонения людей от следования приказам и распоряжениям администрации. Последствиями таких способов управления оказывается сохранение квазитрадиционализма массового сознания, двоемыслие и массовый оппортунизм, в том числе коллективное подавление условий выделения субъекта действия, недопустимость, неприличие заявленной личной ответственности, отсутствие гратификации за личную позицию или даже резкое осуждение подобных действий
[86]. Ограничение бюрократического произвола и насилия достигается только при рутинном, всеобщем, безличном и потому ненаказуемом неисполнении распоряжений власти. В этом причины неэффективности тоталитарного государства или государства путинского режима. Жалобы и сетования по поводу гипертрофированного роста количества чиновников и падающей результативности административного управления, неисполнения указов президента и тому подобные – все это оборотная сторона недемократической государственной системы, отсутствия представительства и независимого суда, свободных СМИ.
Поэтому отказ от собственной ответственности за положение дел в том месте, где живет человек, в городе или стране, то есть отказ от участия в «политике», соответственно, от контроля за властью теснейшим образом связан с воспроизводством политической культуры и определенной модели человека, с системой самозащиты от произвола и активацией традиционализма
[87]. Это отчуждение от общественных проблем обеспечивает не только сохранение внутреннего баланса самооценок, психологическую защиту от чувства неполноценности, зависимости, унижения, но и эквивалентно уступке или передаче права принятия решений администрации любого уровня – от местной до центральной.
Это безропотное «рулите нами» предполагает ничем конкретно не подкрепленное (идеологическое) представление о том, что «они» («начальство») будут стараться сделать что-то нужное или важное для «нас всех». На этом (навязанном сверху, а потому очень условном, ограниченном отношениями «господство – подчинение») тезисе о благих намерениях начальства держится легитимность власти и администрации разного уровня. Такое представление («власть должна…») является важнейшим компонентом общественного порядка, скрепляющим самые разные плоскости социального существования. Поскольку эта сфера вынесена за рамки ответственности и дееспособности обывателя, отношения такого рода никак не артикулированы в повседневном языке, а потому не поддаются рефлексии обычного человека, его возможностям их рационализации. Данные представления лежат ниже уровня коллективного или массового понимания (это область коллективного бессознательного, как сказал бы психоаналитик). Поэтому такие компоненты массового сознания безусловны, они воспроизводятся так, как воспроизводятся все традиционные формы поведения – через подражание, внушение, целостно и некритично, но именно поэтому они обладают особой силой и значимостью. Если в своем ближайшем кругу человек сознает себя вполне дееспособным и ответственным субъектом, то по отношению к политике в стране в целом, к «общему делу» он воспринимает себя как существо отчужденное и социально зависимое, неполноценное или недееспособное (табл. 43.1–45.1, рис. 24.1–26.1)
[88].
