Включение модуса «надо потерпеть» меняет всю систему временных ориентаций и оценок индивида (или общественного мнения, то есть групповых представлений), определяющих возможные стратегии действия. Их смена объясняется тем, что в массовом сознании в этот момент нет представления о силах, которые могли бы переломить негативный тренд и стагнацию в экономике и обществе: ни правительство, ни региональные власти, по мнению россиян, не в состоянии вывести страну из кризиса. Хотя число социальных конфликтов (трудовых споров, забастовок, акций обманутых дольщиков, «мусорных» протестов и т. п.) за последние 2 года заметно увеличилось, но, не будучи представленными на федеральных телевизионных каналах, они как бы не существуют в реальности. Подобные сведения, даже если они известны населению, не становятся значимыми социальными фактами, оказывающими влияние на общественное мнение.
То, что мы называем «социальной беспомощностью», является результатом адаптации к институциональному насилию и длительного воздействия пропаганды. Вытесняемое из сознания средовое принуждение означает отчуждение лишь от общественной повестки, но не полную «пассивность» населения. Поэтому отказ от включенности в общественные дела или отсутствие интереса к тематике общих проблем страны не совсем верно называть «апатией общества». Скорее, это перенос ангажированными, оппозиционно настроенными группами элиты своего разочарования поведением «народа» на всю массу населения, которому приписывают несвойственные мотивы действия и интересы.
Усиление репрессий против активистов общественных организаций, журналистов, блогеров
[100] или отдельных представителей высшей бюрократии, цензура в сочетании с навязываемым «величием державы» поддерживают «стабильность» общества, что, собственно, и является целью новейших технологий господства и управления массовым сознанием.
Образ нынешнего российского государства в глазах населения сочетает в себе черты «стационарного (оседлого) бандита» (по выражению Мансура Олсона и Мартина Макгуайра) и патерналистской власти, обязанной «отечески заботится о простых людях и защищать их». Неисполнение правительством своих обязательств не меняет массовых представлений о том, как должна вести себя власть или как должно быть устроено государство. (В этом заключается ошибка российской оппозиции, считающей достаточным для делегитимации режима указать на дефекты или неэффективность политики руководства.) Нормативные представления такого рода являются конститутивными для коллективной идентичности россиян, поэтому они более значимы, чем собственные трезвые оценки фактического положения вещей, допустимые лишь для сферы частного, непубличного высказывания. Падение реальных доходов населения объясняется массовым сознанием просто: если денег на социальные нужды нет, то это означает, что их разворовали те, кто ими управляет. В том, что в России государственную власть представляет коррумпированное чиновничество и олигархи, давно убеждено большинство населения; критические выступления А. Навального не порождают новых представлений, а лишь подкрепляют это глубокое убеждение масс, придавая им статус публичности, но не затрагивая вместе с тем представлений о неизменяемости социального порядка. Накапливающееся раздражение, вызванное коррумпированностью и испорченностью власти, ее наглостью и безобразиями, остается диффузным, неартикулируемым, поскольку возможности контроля над ней все более сокращаются и стерилизуются репрессиями и судейским произволом. Однако именно это застойное недовольство, как ни парадоксально, является условием периодической коллективной мобилизации, компенсирующей все недостатки режима или, по крайней мере, временно отодвигающей претензии населения к нему в сторону.
«Крымская ситуация» (как и война с Грузией в 2008 году) в этом плане снижает негативные оценки власти (число недовольных властью сократилась в сравнении с началом 2000-х годов почти на треть), ослабляет критичные установки по отношению к руководству страны, но не меняет их принципиального характера (табл. 49.1–50.1, рис. 28.1).
В 2006 году доля тех, кто преисполнен «гордости за нынешнюю Россию», составляла 48 %, после Крыма это показатель вырос до 69 / 70 / 67 % (2014, 2015, 2017 год). Сегодня, в разгар конфронтации с Западом и пароксизма коллективного патриотического самоудовлетворении, 83 % опрошенных гордятся тем, что живут в России, несмотря на недовольство своей жизнью, властью (но не политическим режимом, который воспринимается как безальтернативный). Это заметно выше средних показателей за многие годы (они держатся на уровне 62 %). Неправильно полагать, что «гордятся» страной «несмотря на…», вопреки сознанию реального положения дел. Это не «гордость вопреки», а функциональное дополнение к пониманию реального положения дел – функция «патриотизма» такого рода как раз и заключается в том, чтобы вытеснять саму мысль о характере власти и государственного насилия, качествах власти
[101].
Таблица 50.1
Как вы считаете, в какой мере органы власти России поражены сейчас коррупцией?
N = 1600.
Таблица 51.1
Как вы думаете, что сейчас в большей мере волнует окружение Путина: проблемы страны или личные материальные интересы?
Таблица 52.1
Как вы считаете, руководствуется ли российская власть сегодня интересами таких людей, как вы, и если нет, то почему?
N = 1600.
Институциональные последствия крымской мобилизации. Социальные последствия событий 2014–2016 годов (в первую очередь – резкого повышения «курса» институтов, использующих ценности насилия для усиления собственного влияния) для переформатирования массового сознания вполне сопоставимы с последствиями таких событий, как расстрел парламента в 1993 году, который потянул за собой усиление влияния армии и спецслужб, первую чеченскую войну, и оборвал в конечном счете слабый тренд демократизации России и становления правового государства.
