Если в первом случае США выступают как ценностный ориентир, магнит общественных представлений, задавая ценностное поле желаемого направления национального развития («догнать и перегнать Америку», «сравняться с ней по производству того-то и того-то»; занять такое-то «видное место» на шкале параметров развитых стран: по инвестициям, бизнес-климату, борьбе с коррупцией, инновациям и пр.), то во втором – смысловые значения «современности» радикально подавляются; по мере усиления влияния традиционалистских и репрессивных институтов общество самоизолируется от внешнего мира и застывает в очередной фазе модернизационного аборта. Содержательно основания неприятия или враждебности к США могут меняться, более поздние по времени появления слои надстраиваются над ранними, меняя композицию составляющих антиамериканизма, но сама структура конституирования себя «от противного» остается очень устойчивой, поскольку определяется характером национального самосознания и функциям легитимации несменяемой власти
[136].
Так как никакой специальной работы по рационализации и проработке прошлого не велось, то социологи фиксируют наличие негативных установок, происхождение которых само общество (а значит, и респонденты социологических опросов) не сознает и не знает. Истоки антиамериканских предубеждений и стереотипов лежат ниже уровня сознания и проявляются как «коллективное бессознательное», внеисторические и бессубъектные представления, то, что «всем всегда известно». Приведу для иллюстрации фрагменты высказываний респондентов на проводимых «Левада-Центром» групповых дискуссиях:
«У меня всегда было такое отношение к Америке. Америка всегда хотела править миром, это знали все. Просто сейчас [это оказалось] ярко выражено»
[137];
«Это так, я это с детства знаю, и не могу поверить, что все иначе»; «Когда главный человек в мире, президент Рональд Рейган объявляет Россию чуть ли не империей зла, и одна из концепций американской системы безопасности – это борьба с агрессией России; Рейган сказал это, и мы все были уверены, что борются не с Россией, а с коммунизмом. С системой. А тут оказалось, что борются вовсе не с коммунизмом, а с Россией»;
«Думали: “Запад нам поможет”. И мы с объятиями в 90-е годы кинулись, что сейчас дядьки из Америки придут и сделают нам жизнь в кефире. <…> они-то на всех чихать хотели. Особенно на тех, кто может создать конкуренцию. Что Россия, что Китай. Они прагматики. Америка – “великая”, исключительная держава, все остальные должны быть [подчиненными]»;
«Америка всегда стремилась к мировому господству, и последние годы она очень агрессивно ведет свою внешнюю политику, вмешивается во внутренние дела других стран, она развязывает оранжевые войны, в Египте вот, в Сирии, гибнут люди, сейчас на Украине. Они помогают оппозиционным силам, хотят поставить свое лояльное правительство, чтобы усилить свое влияние. Где-то получается, где-то – нет. Вот, например, в Египте они привели к хаосу. Революция. Не получилось. Пока нигде не получилось. Но они, чтобы окружить нас базами <…> Получилось, наверное, в Прибалтике. – Модератор: А зачем окружать нас базами? – Чтобы усилить свое влияние, чтобы диктовать. Чтобы сильнее быть. Чтобы диктовать свои условия в политических переговорах, процессах»
[138].
Политический контекст проблематики современного российского антиамериканизма
С конца 1990-х годов под влиянием глубокой фрустрации от начавшихся реформ и падения жизненного уровня населения пропаганда бывших коммунистов и выпавших из номенклатурной обоймы функционеров стала восприниматься населением с гораздо большим вниманием. Именно этот ресурс массового недовольства и дезориентированности Путин вскоре использовал для ликвидации слабых новообразованных демократических институтов. Исходная неясность его положения и места в системе власти требовала не только дискредитации всего периода реформ, связанных с Гайдаром и Ельциным («лихие девяностые»), но одновременно и оживления антиамериканизма, первоначально выразившегося в нагнетании страха перед расширением НАТО и провоцируемого антипатией к балтийским странам, демонстрировавшим явное нежелание быть с Россией, затем – к Грузии, еще позднее – к Украине (риторика опасности «цветных революций», инспирируемых США). Политика самих этих стран российской стороной рассматривалась чаще всего не как выражение их самостоятельности и суверенитета, а как поведение геополитических марионеток, проводников американских интересов.
Если в первой половине 1990-х годов мы не фиксировали сколько-нибудь выраженных антизападных настроений, то с приходом Путина к власти и сменой правящей элиты, заполнением всех ключевых позиций людьми «в погонах», чекистских или армейских, политика (и внешняя, и внутренняя) радикально изменилась, что, разумеется, отразилось на общественных настроениях. Ориентации на сотрудничество сменились конфронтационными установками (рис. 50.1).
Рис. 50.1. Что из перечисленного, по вашему мнению, больше отвечает интересам России?
Удалось это сделать не столько навязыванием военной угрозы со стороны США, НАТО, Запада в целом (это пришло позже), сколько тихим, но непрерывным вдалбливанием в головы соотечественникам идеи «русофобии» и исторической несовместимости двух «цивилизаций» – западной и «русской», разыгрывания (в том числе и посредством как бы комедийного эстрадного обыгрывания своих комплексов) мотивов и тематики презрения американцев и европейцев к русским (рис. 51.1). Причем надо отметить, что началось это еще до Путина, в явном виде – с премьерства Е. Примакова, демонстративно развернувшего свой самолет над Атлантикой в 1999 году.
Высокий уровень враждебности к Западу и к ближайшим соседям сохраняется на всем протяжении путинского правления
[139], хотя сами объекты вражды могут сменять друг друга. Убедительность антиамериканской демагогии российских политиков и идеологов обусловлена тем, что приписываемые пропагандой американскому руководству политические стремления и цели являются проекцией на США, на другие государства, на «чужих и сильных» представлений о мотивах, интересах, идеологии собственной российской власти. Никакого другого смыслового ресурса у россиян нет, российский обыватель не знает ничего другого, не имеет иного в своем опыте, в повседневной жизни. Никакие российские информационные источники никогда ничего не сообщали о мотивах и этике политиков, государственных деятелей других стран, с иной мотивацией и институциональными нормами поведения. Поэтому люди переносят свое привычное отношение к аморальной власти и понимание ее интересов, свою собственную картину реальности на другой мир. Под этику и мотивы действий американских политиков подставляются представления о мотивах советской или российской власти, а именно: безграничный цинизм, алчность, экспансионизм, пренебрежение человеческой жизнью как таковой, а значит – ценностями гуманизма и прав человека.
