Если мы понимаем, как происходило формирование институциональной системы тоталитарного господства (захват власти, террор – первоначально против отдельных групп, партий, затем – классов и этнических групп и, наконец, против всего населения, ликвидация свободной прессы, замена ее пропагандой, расползание идеологического регулирования и доктринации на другие функциональные институты – управления, социализации, социального контроля, обмена и взаимодействия с внешней средой), то мы получаем возможность видеть те линии напряжения, по которым происходит развал этой системы. И действительно, крах советского тоталитаризма произошел в тот момент, когда террористические и силовые структуры – политическая полиция, армия, партийная организация, СМИ – оказались недееспособными с точки зрения господствующей элиты, отказавшимися выполнять свои функции. Ни одна из этих структур в решающий момент не выступила на защиту коммунистической власти. Но именно с их регенерации (с чеченской войны, введения цензуры, отмены местного самоуправления, централизации власти, упразднения разделения ветвей власти через «управляемую демократию» и фальсификацию выборной системы, уничтожения системы партийного представительства, подавления гражданского общества, плутократического огосударствления экономики и т. п.) и началось реверсное движение – восстановление путинского модифицированного вторичного тоталитаризма.
Самой же важной задачей в социальных науках сегодня оказалась следующая: исходя из логики разложения тоталитарных режимов определить векторы последующих институциональных изменений. Решение этой задачи позволяет ответить на волнующие всех вопросы: почему в одних случаях подобный переход происходит трудно, болезненно, но относительно успешно, тогда как в других начавшиеся процессы трансформации тоталитарных институтов обрываются, и общества оказываются в череде затяжных кризисов, провоцирующих появление новых репрессивных режимов, природа и технологии господства которых плохо описаны, поняты и изучены.
Обсуждение причин краха социалистической системы, как правило, ограничивается историческим анализом политики Горбачева и его партнеров на Западе и Востоке, деятельности участников различных социальных движений и организаций сопротивления коммунистам; за этим следуют проекты и описания различных сценариев восточноевропейского транзита и обсуждение вопросов интеграции стран Центральной и Восточной Европы с ЕС. Доминирование транзитологических подходов и соответствующих им моделей демократизации, как и механический перенос правовых и рыночных институтов часто, по существу, лишь мешают пониманию тех процессов, которые происходят в настоящее время на пространстве бывшего СССР, поскольку исследование в таких случаях сводится лишь к фиксации отклонений от нормативной схемы. (Вероятно, уже через какое-то время станет ясным, что и для понимания будущих событий в Китае или Вьетнаме такие транзитологические подходы будут малопродуктивными или одномерными.)
События на постсоветском пространстве (или, шире, пространстве Восточного блока, соцлагеря) дают примеры обоих вариантов как успешной вестернизации и строительства демократии, так и смещения тоталитарных систем в сторону авторитаризма или квазитоталитарных традиционалистских типов господства. В первом случае (балтийские страны, Польша, Чехия) трудности переходного периода терпят именно потому, что люди солидарны, объединены сознанием «общего блага» и оправданности своего терпения, видят перспективу. Условием этой солидарности и гражданского сознания является наличие остатков прежних структур гражданского общества, неформальных объединений и память о собственной государственности до установления коммунистической системы. Во втором случае (отсутствии памяти о собственной государственности, а значит, предшествующих общественных объединениях, гражданском обществе) терпение носит характер безальтернативного, неоправданного и безнадежного выживания в условиях внешнего бессмысленного принуждения, которое поэтому асоциально и избавиться от которого можно, только если постараться обойти общий порядок, попытаться решать свои проблемы частным образом.
Чаще всего возвратные формы репрессивных и недемократических режимов возникают после некоторого периода начальной либерализации и демократической трансформации (так было в Белоруссии, Казахстане, Азербайджане, Армении). Так обстоят дела и в России. Схожим образом развивались события и в Украине после победы антилиберальных сил на президентских выборах в 2010 года. Другой вариант представляет траектория эволюции постсоветских государств Средней Азии, в первую очередь Туркмении и Узбекистана. То, что российские сценарии консервативного номенклатурного реванша повторяются на постсоветском пространстве, говорит о том, что это не случайности, а проявление определенных закономерностей эволюции распада и регенерации тоталитарного социума, указывающие на аморфность общества, слабость его организации или ограниченность его дееспособности при более высоком организационном потенциале институтов насилия, быстро восстанавливающихся после первого поражения и краха других структур принуждения
[269].
