Найденная форма пропаганды – «память о всех павших ради Отечества» – была признана удачной кремлевскими политтехнологами. Она допускает расширение практик, спонтанно возникающих в массах, и перехват бюрократией различных низовых инициатив – работы поисковиков, георгиевских ленточек, акции «Бессмертный полк» и др. Надо добавить к этому и большую роль, которую играет РПЦ в этом процессе придания государству нуминозного характера. РПЦ стала важнейшим идеологическим департаментом путинского режима. Сакрализация коррумпированного государства, если и не снимает общее раздражение, недовольство и какие-либо претензии к властям предержащим, то, по крайней мере, отодвигает их в сторону, вытесняет из сознания.
11. Культ национального лидера. Централизация власти и упразднение свободных СМИ, монополия Кремля в информационной сфере, цензура привели к формированию культа Путина, превращения его в образ безальтернативного решительного вождя или Отца нации, верховного судью, главнокомандующего, конечную инстанцию справедливости, силу, сдерживающую произвол коррумпированного чиновничества и всемогущих олигархов. Такое развитие было неизбежно при данных обстоятельствах, поскольку соответствовало внутренним интересам бюрократического аппарата, социальным инстинктам придворной обслуги. Как полагает общественное мнение, все принимаемые решения замыкаются на нем (такое мнение сохраняется даже после пенсионной реформы, воспринятой крайне негативно всем обществом). Он суверенен в своей политике и не отвечает ни перед кем за свои действия и слова. Любая критика или несогласие с ним воспринимаются как политические действия и оскорбление «национального величия», подрыв авторитета власти.
12. За годы путинского правления произошла кастрация интеллектуальной и творческой элит, воспрянувших было в перестройку и первые годы демократии, почувствовавших значимость и вкус свободы. Покупка лояльности общественных активистов, интеллектуалов, артистов, писателей, режиссеров, ученых происходила постепенно, через включение этих групп в систему обслуживания власти в качестве «экспертов и консультантов», «разработчиков» политических и управленческих программ и проектов, в роли «групп поддержки» на выборах. Во многих случаях деятельность благотворительных фондов, организаций гражданского общества могла осуществляться только при условии использования капитала популярности этих именитых людей науки или звезд эстрады, культуры для демонстрации поддержки национального лидера, имитации выражения народной любви к нему, что особенно важно в периоды электоральных кампаний. Нельзя упрекать этих людей в том, что они в очень конкретных ситуациях – ради спасения детей или выполнения своих научных, благотворительных или общественных задач – готовы идти на сделку с совестью, обслуживая таким образом циничную власть. Но в отдаленной перспективе это отзывается сильнейшими моральными поражениями общества, его развращением. Кооптация или использование «нужных людей» президента (членов общественных палат, СПЧ, консультативных советов и т. п.) идет параллельно с постоянным давлением на ранее независимые научные институты и организации гражданского общества. Они оказываются в реестре «иностранных агентов» или просто запрещаются как «нежелательные организации» (как, например, Фонд «Открытое общество» Дж. Сороса, сделавшего очень многое для выживания российских ученых, поддержки культуры в самый трудный период после краха советской системы или для просвещения российского общества, или даже – объединение протестующих против системы «Платон» дальнобойщиков, организации экологов и др.).
13. Реставрация тоталитаризма (восстановление институтов насилия) была бы невозможна при ином моральном и психологическом состоянии общества. 1993–1994 и 1999–2002 годы отмечены взлетом показателей социальной аномии – ростом числа самоубийств, убийств, разбойных нападений и других тяжких преступлений, увеличением количества сердечно-сосудистых заболеваний, что говорит о состоянии затяжного стресса и фрустрации в обществе, потере ориентаций и ослаблении нормативной системы в обществе. Но это внешние индикаторы неблагополучия. Не менее важны для понимания и проявления глубоко укорененного аморализма как опыта массовой адаптации к репрессивному государству, негативному отбору наиболее «пластичных» типов человека. Развал социально-нормативной системы советского тоталитаризма не породил, а лишь вывел на поверхность определенные знаковые типы человека: прежде всего не описанного социологами типа наглого политика, депутата, судьи или чиновника, получившего в распоряжения средства власти и управления, инструменты насилия, а потому почувствовавшего себя хозяином жизни, свободным от правовой ответственности. Этот социально-антропологический тип ярко представлен именно в последние месяцы многочисленными публичными скандалами по поводу высокопоставленного бандитизма и случаев поражающей коррупции (новейшие примеры – арест «сенатора» Р. Арашукова и его отца, условия отбывания наказания лидера кущевской банды, увольнение руководителя Росгеологии Р. Горринга, хамские заявления различных чиновников о бедности, поведение депутатов по поводу харассмента в отношении журналистов и т. п.). Другой тип – авантюриста-предпринимателя, демонстрирующего полное пренебрежение к согражданам («У кого нет миллиарда, пусть идет в жопу», – как говорил владелец «Миракс Групп» С. Полонский
[297]). Но эти яркие типажи становятся такими рельефными и заметными только на фоне самого распространенного персонажа – «человека советского», описанного в работах Ю. Левады
[298], незаметного, ничем не выделяющегося из массы, «не маркированного» своими достижениями или преступлениями, а потому оказавшегося вне поля внимания большинства российских исследователей, склонных к эпигонскому повторению западных учебников. Именно этот антропологический тип является несущей конструкцией путинского режима, он – условие реверсного движения страны. Можно сказать, что обозначенные здесь типы задают крайние полюса постсоветской антропологической шкалы: с одной стороны, страх, апатия, оппортунизм, двоемыслие, понижающая адаптация, фрагментарность повседневного существования и его горизонта, с другой – высокомерие выскочек, мелких офицеров органов госбезопасности, вчерашней шпаны, ставшей хозяевами жизни (как это представлено в некоторых фильмах Балабанова).
14. Так или иначе, 1990-е годы отмечены выходом на первый план человека специфического типа – беспринципного авантюриста, игрока, социального манипулятора и демагога. Развал жесткой тоталитарной системы выводит на сцену людей, свободных от моральных и человеческих сдержек, одержимых жаждой власти, денег, наслаждений, переживающих жизнь как азартную игру, готовых к любым предприятиям, если они обещают успех, признание, восхищение и возможность соединять людей (под любыми лозунгами, важно лишь, чтобы они соответствовали духу времени, Zeitgeist). Наиболее ярко этот тип представлен в коллективном автопортрете социальной среды наших демократов и реформаторов – образе Б. Березовского, составленном из серии интервью его окружения П. Авеном
[299]. Этот же социальный типаж столь же отчетливо и характерно проявляется в другой книге, также составленной из множества интервью и самоописаний, рассказывающих о расцвете новой, «свободной», бесцензурной журналистики 1990-х
[300]. Это не просто впечатляющая «история успеха», очерк нравов кратковременной эпохи, но и описание человеческой несостоятельности, банкротства и предательства. Сейчас уже понятно, что крах и аномия вряд ли могли дать другие человеческие типажи, кроме полумаргиналов, внутренне развращенных и прикормленных детей советской элиты или фигур из околономенклатурной обслуги, почуявших свой шанс и понявших, что «время делать бабки». Поэтому манипуляторы из среды научной молодежи, инженерно-технической интеллигенции, кооператоров примкнули к оказавшимся на волне скороспелым партиям, в первую очередь к тем, кто шел в союзниках с Ельциным, у кого был ресурс административной силы, за кем было будущее.
