15. Вопрос, что считать причиной путинизма, возвратного тоталитаризма – нынешний обширный некроз морали как следствие принудительной адаптации к репрессивному государству или же, напротив, недоразвитость (гражданского) общества и его этики – носит схоластический, умозрительный характер. Понятно, что всеобщая коррумпированность и цинизм функционально связаны с массовизацией, массовым обществом, отказом от культуры достоинства. Но не всякий процесс массификации оборачивается тоталитаризмом или фашизмом, в ряде стран действует сильнейший иммунитет против трансформации демократий в тоталитаризм, несмотря на заметные условия для развития фашизоидных или тоталитарных трендов. Более внимательные наблюдатели всегда подчеркивали принципиальное различие доминантных человеческих типов в тоталитарных режимах (СССР, например) и демократиях. Еще А. Тойнби упрекал советологов в том, что они, проводя внешние параллели и статистические сопоставления промышленного развития в СССР и в странах Запада, не учитывают моральные аспекты человеческого существования, из-за чего анализ всякий раз заходит в тупик
[301].
16. Также нетрудно понять, что очень скоро этих авантюристов, людей «в случае», вытеснили чиновники из второго эшелона силовой бюрократии – дисциплинированные, алчные и свободные от приверженности какой-либо идеологии и морали функционеры из КГБ, комсомола, у которых не было своих идей, кроме сентиментальных переживаний корпоративной мифологии и сознания значимости и надежности круговой поруки. Именно они и выстроили путинский режим, легитимировав его возвращением стереотипов и представлений поздней брежневской эпохи. Этот тип низовых спецслужбовских «шестерок» со всеми комплексами ущемленности и особого (чрезвычайного) статуса КГБ (вне правовых рамок, как это и предусматривалось их спецположением и характером деятельности) не способен выработать какую-то новую идеологию, политический проект. Они хотели, умели и могли, используя свои профессиональные навыки и компетенции, самым циничным и безжалостным образом обеспечить условия для сохранения своей власти. Это и было сделано. Путин уступает лишь Сталину по длительности нахождения у власти, что свидетельствует о некоторой близости используемых технологий господства и управления.
Как показывают социологические исследования «Левада-Центра», ведущиеся уже более 30 лет, при смене поколений массовые социальные установки и структуры отношений могут сохраняться, только если меняют свое смысловое наполнение и оправдание. В социологическом плане это означает, что социальные установки и нормативные представления предшествующих эпох всплывают в новых ситуациях под действием хорошо знакомых, но как бы забытых сигналов – языка власти, апеллирующей к коллективной солидарности (национальной, государственной, производственной, ведомственной), угрозе безопасности страны (военной, террористической, действиям подрывных элементов, пятой колонны, экстремистов, педофилов, любых чужих, включая воображаемый вред от иностранной культуры). Воспроизводство вторичных тоталитарных институтов обусловливают стойкие социальные рефлексы: покорность, страх, нежелание брать ответственность за все, что выходит за рамки повседневного фрагмента существования – работы на своем месте и в жестко определенных пределах и тому подобного, советы не соваться в политику (под которой понимается все, что может касаться отношений с властью или местной непосредственной администрацией) и т. п. Здесь мало нового. Все пропагандистские ходы нынешней власти отработаны еще в советские времена, но остались мало известными или осознанными обществом: насаждение военной угрозы и утверждение изоляционистских представлений, наказания за «оскорбление» коллективных символов и чести (принижение героизма и славы, выискивание темных пятен, «заведомо ложные измышления» антисоветчиков и т. п.), подрыв коллективной морали и престижа власти, единства власти и народа, «разложение молодежи», шпионаж и прочее повторяется ныне во всех возможных вариантах: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Вся их действенность построена на том, что либо других (другие стран, западные писатели или политики) обвиняют в преступлениях, совершенных российским (советским) руководством, либо действия руководства представлены как ответ на просьбу других стран, политиков, общественных сил и т. п. Аннексия представляется как добровольное присоединение к СССР или к России (оккупация Прибалтики, война против Финляндии), войны, развязанные против других стран – как оказание интернациональной помощи (Корея, Вьетнам, Египет, Сирия, Конго, Куба и т. п.), убийства перебежчиков и нежелательных политиков за рубежом как акции справедливого возмездия, осуществленные непонятно кем. Так же ничего нового нет и в проведении подрывных и пропагандистских кампаний против демократических правительств посредством широко развитых сетей и «дружеских» организаций в других странах. Достаточно вспомнить теперь мало кому известную, кроме историков, практику Коминтерна и западных компартий: подкуп иностранных журналистов и политиков, скрытое финансирование оппозиционных партий, подготовку диверсантов и боевиков в советских закрытых университетах и институтах и пр. Сегодня это поддержка, в том числе и финансовая, крайне правых популистов, Мадуро в Венесуэле, еще недавно – Хусейна и Каддафи.
Именно эти сигналы создают привычный образ мира, общий контекст повседневного существования обычного человека, лишенного выбора или ограниченного в своих действиях, в свободе, тревожного, доверяющего только «своим» (в том числе своим «источникам информации», даже если это пропаганда), аполитичного и имморального.
Выводы
1. Возвратный или вторичный тоталитаризм проявляется как специфическая политика правящей элиты, пришедшей к власти не путем выборов, а через внутриаппаратные интриги и потому испытывающей дефицит легитимности и доверия к обществу. После прихода к власти, как показывают действия путинской администрации, происходит процесс закрепления ее через восстановление принудительного контроля над обществом: в начале путем введения цензуры и административной реформы (устранения самостоятельности регионов и кастрации политических партий, в первую очередь региональных, поскольку именно регионы на этой фазе обладают наибольшими ресурсами сопротивления централизации), манипуляций на выборах и формирования нужного состава парламента и региональных законодательных собраний. Одновременно идет захват собственности (ранее приватизированных и наиболее успешных, доходных предприятий и компаний) и создание крупнейших госкорпораций, служащих источником средств для элиты. Но все эти действия оказываются недостаточными без воссоздания государственной идеологии, в качестве которой утверждается консервативная версия великодержавного православного и имперского национализма, насаждаемого в качестве единой и обязательной к исполнению программы воспитания молодого поколения и индоктринации населения в целом через массированную и агрессивную пропаганду. «Тотальной» эта политика оказывается лишь в планах и намерениях режима, однако для населения она играет иную роль. Технология господства при вторичном тоталитарном режиме заключается в постоянном разрушении систем коммуникаций и институциональных взаимосвязей между социальными группами, разрыве социальных сетей и отношений, производстве одномерной плазмы общественного сознания – состояния, которые не допускает никакой гражданской самоорганизации, солидарности, активности и ответственности за положение дел (в стране, регионе, месте жительства). Милитаристская пропаганда вместе с постоянной темой угрозы войны, подрывной деятельности внутренних врагов вынуждают людей к поддержке власти. Режим монополизирует все символические ресурсы коллективности, включая и трансцендентные значения веры, истории, добра и смерти, отданные государственной церкви. Насаждаемая режимом идеология представляет собой эклектический агрегат представлений об органическом единстве тысячелетней России, мужающей и крепнущей в борьбе с врагами, осаждающими страну со всех сторон. Такое представление упраздняет идею сложного социального состава общества, наличия различных групп со своими частными интересами, заменяя его образ государственной, отечески заботливой власти, защищающей народ от разных бед и напастей, в том числе от утраты самобытности, духовности, традиций, веры и т. п.
