Одно из преимуществ теоретического понятия «институт» и заключается в возможности распространять действие социального правила (институциональных норм) на неопределенное множество людей, ассоциируемых с «обществом» в целом. Хотя это и не совсем корректно в эмпирическом плане, но выгоды мощной генерализации объяснения здесь перевешивают точность употребления этих понятийных средств. Сложность теоретической интерпретации сложившихся в России структур взаимодействия связана с необходимостью логического обоснования соединения партикуляризма, соответственно, зависимости их значимости от характера партнера, учета его статуса, роли, социального «веса», и частных групповых определений ситуации действия и «всеобщности» или общераспространенности этого неформализуемого «знания»: как понимать эти правила, где и как надо вести себя. Во всех случаях, когда мы имеем дело с неформализованным (а значит, с неспециализированным) институтом, но при этом и не с институтом обычного права (обычаем, ритуалом, традицией), возникает масса вопросов о том, как же могут возникать подобные формы поведения, не подчиненные институциональной регуляции, но тесно связанные с ней, использующие институциональные рамки как одно из определений ситуации действия или как ресурс для своих целей (поведение в этом плане оказывается номинально дисфункциональным, но поддерживающим общую структуру института). Безусловно, это производные, адаптивные формы массового поведения, но их источник – необходимость уживаться с внешними принудительно авторитетными инстанциями, задающими правила демонстративного взаимодействия. Можно, конечно, представить себе спонтанную массовую реакцию на однократные или повторяющие внешние условия или факторы, приводящие к однотипным реакциям толпы. Таков у Вебера пример массового, но не коллективного социального действия – с зонтиками, которые одновременно раскрывают люди на улице при начавшемся дожде. Здесь нет ориентации на других, нет необходимости в полагаемых общих смыслах и значениях, которые определяли наблюдаемую согласованность поведения. Напротив, такие повседневные явления, как коррупция (или демонстративное начальственное хамство и агрессия), не могут считаться институциональными в собственном значении, но возникают только в связи с учетом действующими (как акторами, так и их «партнерами») функционирования институциональных и общекультурных или групповых норм.
Социология, в принципе, знает целый ряд типов действия, смысл которых обыгрывает пределы или границы допустимости групповых интерпретаций институциональных норм (без включения жестких санкций). Таковы «повышающие» оценочные определения поведения, которые обычно выражаются как чувство «такта», «вкуса», «стиля», «мода» и т. п. Но ей известны также и снижающие или инструментальные игры с общими нормами: заведомая публичная ложь политиков, хамство – начальственное или уличное, коррупция, стеб, цинизм, в которых эффект «снижения» достигается за счет редукции авторитетности общих правил (универсальных норм или норм более высокого уровня общности) к частным основаниям (интересам отдельных лиц или групп) или неодобряемым (институционально) мотивам действия.
«Неуниверсальность» может быть конкретизирована, то есть представлена и как следствие традиционализма (локальных правил поведения «своих» в отличие от «не своих», в том числе и как проявления вторичного, инволюционного или редукционистского неотрадиционализма), и как выражение безусловной значимости иерархического порядка распределения «прав», «компетенций», дееспособности, авторитета, льгот, привилегий, допусков или ограничений «положенного», ответственности, «свободы» и прочих норм поведения и отношения к другим.
С точки зрения перспектив модернизации страны, здесь важна перспектива сравнения настоящего положения вещей с тем, которое представляется целью развития – идеализированным образом желаемого «современного», «правового», «развитого», «демократического» общества, выступающего как базовый элемент самоидентификации социологии.
Партикуляризм (или в негативном определении – «неуниверсализм» норм действия) предполагает способность специфического различения правил поведения применительно «к лицам и ситуациям», то есть разнообразные формы и механизмы сочетания частных правил и множества неформальных операторов их соединения, обозначающих границы между ними, причем таких, что само это различение воспринимается как «само собой разумеющееся», «автоматическое» (машинальное), не подлежащее проблематизации и акцентировке. Для того чтобы выявить сам факт «двоемыслия» или социального («логического») противоречия, нужны специальные усилия по фиксации расходящихся точек зрения, смены ценностных позиций. Для современного общества (или внешне кажущегося современным в силу многоукладности, механической агрегированности разных социальных порядков) такие стыковки должны (предполагают) быть специально о-без-значены, стерты, погашены, чтобы они были эффективными и не вызывали затруднений при взаимодействии. Поэтому они могут быть отмечены как «традиционные» узлы соединений либо вытеснены в область специально «бессознательного», «табуированного», «незамечаемого» правильными, социально воспитанными и «тактичными» людьми. Подобные стыковки воплощают в себе важнейшие, символически закрепленные (отсылкой к внеситуативным планам значений) коды поведения. И эти претензии признаются массовым мнением, квалифицирующими такой порядок действия сентенциями: «Такова жизнь», «Так было всегда», «У власти и народа всегда разные интересы», короче: «Что приличествует Юпитеру, не дозволено быку» и т. п. Таковы некоторые особенности выступлений первых лиц государства или ведущих политиков, когда они (по общему мнению) делают «заведомо ложные» заявления или позволяют себе тон, который недопустим для «обычных» людей в подобных ситуациях (Жириновский, Путин и другие, претендующие на первые роли на публичной сцене, то есть на эксклюзивный статус). Это способ демонстрации своей эксклюзивности (принадлежности к высшим этажам социальной иерархии господства).
Партикуляризм такого рода мог бы рассматриваться и как аморализм, производный от невозможности универсальных форм регуляции, если бы в большой степени он не был бы оценкой, привнесенной извне, с точки зрения более развитых общественных форм (в том числе – и моральных регуляторов поведения).
Адаптивный партикуляризм (вторичный, вынужденный, производный) является не просто обходным или диким способом приспособления к монополии на насилие и принуждение со стороны бесконтрольной власти (не как лиц, а как системы). Его можно рассматривать также и в качестве «согласия» населения на отношение к себе как к массе, недостойной уважения, то есть как к людям, не имеющим равных с держателями насилия значений (не имеющим доступа к средствам насилия, к позициям власти). Смутно (а иначе и быть не может) это ощущается в том, как отдельный человек сознает, что он не представляет сам по себе никакой ценности и не заслуживает внимания (уважения) со стороны властей любого уровня. Человеческая жизнь в России – и это тривиальное суждение – и в сталинское время, и в наше котируется крайне низко. А иначе и быть не может, поскольку она ничем не обеспечена, как показывает и опыт войны в Чечне, и примеры милицейского или административного произвола в Москве и других городах.
Распространенность подобных форм соединения разнопорядковых, гетерогенных в точном смысле слова структур действия обусловлена не столько их эффективностью, сколько неустранимостью неформализуемых отношений в обществе, причина которых в том, что в сферу собственно институциональной регуляции «вторгается» (или входит без особого сопротивления) власть в качестве сверхзначимой силы (резидуум традиционного патерналистского авторитета или структур тотального господства, тоталитарного режима). Именно доминантное (и контролирующее или пытающееся контролировать другие области общественной жизни) положение недифференцированной и неконтролируемой другими подсистемами социальной системы (обществом) власти и порождает в массовых масштабах однотипные ситуации – конфликты, напряжения, столкновения более развитых структур с сохраняющимися авторитарными или иерархическими структурами управления. Отношения доминирования и подчинения воспроизводятся потому, что они сохраняют свой символический смысл базовых, центральных для обществ данного типа (не только в качестве государственно-политической системы, но и отношений внутри более мелких общностей и групп – семьи, фирмы, кооператива, партий или общественных организаций).
