Подобная гетерогенность недифференцированной социальной системы (неустранимая противоречивость, разнопорядковость нормативных структур и представлений, иерархичность техник социализации), партикуляризм социальных прав и обязательств, неравенство подходов к человеку и другие формы двоемыслия могут воспроизводиться только всем социальным целым, контекстуально и сразу. Иным образом двоемыслие в обществе воспроизводиться систематически, то есть в массовом порядке, не может. А это значит, что двоемыслие как тип сознания не возникает из множества частных случаев – для того чтобы оно стало привычной (немаркированной) конструкцией коллективного мышления, оно должно получить санкцию «всеобщности», естественности, в своем роде – нормы социальной жизни. Именно на этом держится массовое неодобрение правозащитников или политической оппозиции, не имеющей в глазах большинства шансов на успех и власть, критической журналистики.
Из этого заключения следуют две очень важные посылки.
Первая. Изменения в обществе такого типа (постсоветского авторитаризма) могут происходить только в «возбужденном состоянии». Признаки этого состояния описаны Левадой в одной из его последних статей
[377]. В этом случае отключается самая консервативная часть институциональной системы – политическая система господства и начинает действовать логика интересов акторов внутри автономных подсистем, резко увеличивается степень многообразия, в том числе актуализируются и самые нижние пласты культуры – мифологические и утопические представления, ожидания чуда, демонизация политических противников, культ спасителя или вождя, ненависть к врагу, готовность к коллективному или индивидуальному самопожертвованию и прочие обстоятельства «времени и места» эпохи, требующей харизматического господства
[378]. Подобные состояния возникают, когда кризис или разложение захватывает структуры высшей власти, в обычном состоянии парализующей и подавляющей в своих интересах (путем угнетающего контроля) развитие (специализацию и автономизацию) других секторов общества
[379]. Однако возможность последующих изменений не гарантирована этими обстоятельствами, она зависит от того: а) в какой степени оказалась поражена консервативная верхушка власти; б) в какой степени элиты готовы предложить соответствующие практические модели модернизации страны, если вообще у них имеются ресурсы такого рода – интеллектуальные, организационные, ценностные; в) заинтересованы ли они и в какой степени в проведении необходимых изменений, или выгоды адаптации и лояльности к новым правителям перевешивают риски самостоятельных действий; г) насколько сильны в самом обществе силы, способные реализовать эти модели и т. п.
Вторая. Состояние «возбуждения» не меняет базовой культуры общества, его ценностных представлений, доминирующих типов массовой привычной адаптации и жизненных стратегий населения. Это экстраординарное состояние. Как только происходит персональная смена держателей власти или смена состава правящего клана, так прежняя институциональная композиция возвращается
[380].
Проблема социального доверия
Доверие – один из центральных моментов конституции социальных отношений: личных, внутригрупповых или институциональных. Попытки свести доверие к сугубо рациональному взвешиванию (исходя из теории «rational choice») надежности партнера в том или ином социальном отношении, как это делается в современных социально-экономических концепциях институционального поведения, представляются мне крайне ограниченными, поскольку в таких подходах не принимается во внимание разная природа «доверия», разный субъективно полагаемый смысл, вкладываемый действующими в доверительные отношения или отношения доверия. Уже то, что ни одно социальное образование, то есть ни одна структура повторяющегося социального взаимодействия (в экономике, медицине, науке, коммуникациях, транспорте, политике, полиции, похоронном деле и т. п.) не обходится без этого компонента, указывает на то, что в разных ситуациях индивидуального или группового взаимодействия (взаимодействия внутри социальных институтов и межинституциональных связей) мы сталкиваемся с разными основаниями и характеристиками «доверия». Язык в повседневности схватывает лишь «функцию» этих отношений, и это правильно, маркируя, нормативно квалифицируя этим словом те отношения, которые определяются, характеризуются в качестве «доверительных» или «достойных доверия». (Здесь важно исходное значение слова «характер»: печать, стало быть, придание предполагаемому взаимодействию клейма определенного достоинства или качества, ценности, источник которых лежит вне плоскости семантики самого взаимодействия.) Доверие – это всегда санкция или освящение одного какого-то социального отношения авторитетом или значением других отношений, причем маркирующее значение должно быть взято принципиально из других сфер (институциональных, групповых, трансцендентальных по своему статусу в отношении к описываемой структуре взаимодействия или трансцендентных – религиозных, метафизических, культурных и т. п.). Доверие в этом плане – отношения, родственные дару (в смысле М. Мосса). Это обмен символами из разных сфер, придание более высокого значения взаимодействию, бедному смыслом. Благодаря обмену доверием (его знаками – аффектами или символами) происходит интеграция социальных институтов. «Доверие» – это знак присутствия в системах значений одной, данной сферы отношений (медицины, права, политики, экономики, транспорта и др.) значений других подсистем институциональной системы в целом. Поэтому любая сфера институциональной регуляции содержит компоненты и символы «доверия»: в здравоохранении доверие врачу и лекарствам, в экономике – партнерам и учреждениям, в праве – духу законности и судье как исполнителю правосудия, в образовательных учреждениях – учителю, в науке – получаемому знанию и компетенции ученого, в армии – командиру, во власти – политическому лидеру партии, демагогу, держателю авторитета и т. п.
