Вместо заключения
Концептуальные возможности российской социологии
[401]1
О характере развития и состоянии российской социологии можно среди прочего судить по изменению тематики ее конференций. В 1990-е годы лучшей дискуссионной площадкой, собиравшей на тот момент самых интересно работающих исследователей (экономистов, историков, социологов, политологов, антропологов, этнологов) был международный симпозиум «Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития», инициированный руководителями Интерцентра Т. И. Заславской и Т. Шаниным. В первый раз он прошел в декабре 1993 года, затем стал ежегодным научным мероприятием. Номинально он продолжается и в последние годы, но его тематика давно сменилась: от актуальных проблем трансформации тоталитарного социума, анализа трудностей и препятствий демократизации российского общества и государства к «формальным институтам и реальным практикам», от них – к рассуждениям о «преемственности и прерывистости общественного развития», к «итогам социетальной трансформации», а далее – ко все более ажурным, безобидным и беспредметным разговорам о «социальном познании» и «современном интеллектуальном пространстве», о «культуре, обществе, человеке», «границах политики», общем кризисе либеральной парадигмы и т. п. Изменения состава оргкомитета конференции «Пути России» в начале 2000-х годов неизбежно повлекли за собой и смену задач ежегодного симпозиума. После того как в 2002 году руководство Интерцентра посчитало неудобным сделать фокусом дискуссии влияние второй чеченской войны на российское общество и изменение политического режима, конференция стала медленно переориентироваться с обсуждения содержательных проблем развития российского общества и трансформации его институтов на то, «как мы изучаем» это общество, а затем и – на «картографию интеллектуального пространства» с тем, чтобы «облегчить навигацию в нем». Не знаю, в чем состоят трудности подобной «навигации», но само по себе это обстоятельство – сдвиг тематики – не требует какого-то дополнительного пояснения в условиях усиливающегося давления нынешнего режима на автономные центры общественной мысли и влияния. Обновление повестки работы конференции – от анализа болевых точек абортивной модернизации к невинности «чистой науки» – это многократно наблюдавшийся в разных сферах и странах процесс приспособления «свободно парящих интеллектуалов» применительно «к обстоятельствам». И аргументы для подобного научного оппортунизма искать далеко не надо, они всегда под рукой
[402].
Закономерным итогом этой интеллектуальной инволюции стало признание «утраты социальными науками способности объяснения происходящего» (такой вывод вынесен в анонс симпозиума 2013 года). В публичное пространство проник дух интеллектуальной «попсы» и самолюбования.
Когда-то, начиная свою исследовательскую работу во ВЦИОМе, мы думали, что новое поколение, не жившее при советской власти, будет отличаться своими ценностями, идеями и интересами. Этого не произошло. Экзистенциальный и травматический опыт существования в условиях тоталитаризма, которым обладало старшее поколение социальных ученых, требовал от тех немногих, кто занимался социальными проблемами, относиться к реальности со всей серьезностью. Но этот опыт, это сознание, это отношение к миру, этически обусловленное, не передаются. Значительная часть нового поколения не хочет признавать этого наследства, уходит от неприятных вещей, в том числе – от тяжелой обязанности заниматься критическим анализом социетальных неудач.
Последняя конференция «Пути России», в которой мы, сотрудники «Левада-Центра», принимали участие, состоялась в 2009 году. Ее повестку составили глубокомысленные вопросы: «Существует ли в России теоретическая социальная наука и каковы условия ее возможности?»; «Какова судьба “спора о методе” и каковы основные формы методологической рефлексии в современной исследовательской практике?»; «Каковы причины актуализации дискуссии о кризисе гуманитарного знания и происходит ли смена поколений в производстве социально-гуманитарного знания?». Уход организаторов от реальной предметной тематики укрепляющегося авторитарного режима и разворот конференции в сторону безобидной и неопасной «методологической проблематики» знания и прочего социологического макраме сделал наше присутствие на заседаниях лишним. Разумеется, мотивы такого поворота тематики самые возвышенные и говорить об интеллектуальном оппортунизме нет никаких оснований.
Настойчивость, с которой в околонаучных и академических кругах
[403] возобновляются разговоры об изменении «интеллектуального ландшафта России» или даже «самой инфраструктуры производства знания в современных социальных и гуманитарных дисциплинах», поневоле обращает на себя внимание постоянных участников симпозиума и заинтересованных внешних наблюдателей, вне зависимости от того, согласны ли они с такой повесткой или нет. Вопросы, поставленные в подобной форме (существует ли у нас некая символически значимая вещь, например «теоретическая социология в России»), не подразумевают ответа «да / нет» (раз мы говорим о них, то мы ими «обладаем», оперируем в качестве символов своего авторитета)
[404]. Но другое дело – теоретическая деятельность, она либо есть, либо ее нет, а разговоры о том, при каких условиях она «действительно возможна», напоминают давнюю пародию на античную апорию «о куче».
Подобные вопросы задаются не для того, чтобы получить на них определенный ответ, не в этом социальный смысл такого «вопрошания». В ситуации «диалектической мнимости», когда ценностные посылки действующих подменяют предикат существования объекта, важна сама манифестация говорящих, она и есть «ответ» на поставленный ими же вопрос. Выдвижение тематики такого рода оказывается эффективным средством провокации, привлечения к себе внимания профессионального сообщества. Риторичность и противоречивость постановки самих вопросов, задающих тон на этой конференции, свидетельствуют о желании организаторов конференции и тех, кого они репрезентируют, заявить о себе как о фигурах нового поколения в отечественной социологии, противопоставляющих себя как динозаврам советской социологической номенклатуры, так и доминирующей сегодня заказной или ползучей описательной социологии, опирающейся преимущественно на массовые опросы или исследования общественного мнения с очень плоской интерпретацией полученных данных. В какой степени такие вопросы являются аккумулированным и концентрированным выражением диффузных настроений, существующих среди сформировавшегося в последние годы корпуса преподавателей социальных наук, судить трудно, но в том, что подобные мнения и установки есть, сомневаться не приходится. Сама предметная социология (за исключением опросов общественного мнения, рейтингов власти, электоральных замеров) оттеснена на периферию общественного внимания и интереса. Положение социологических начальников, по-прежнему сохраняющих руководящие позиции в научно-государственной иерархии (Г. Осипова, В. Иванова, В. Кузнецова, В. Добренькова, М. Горшкова и др.), по большом счету мало кого интересует, поскольку их научная состоятельность обратно пропорциональна бюрократической успешности. Кадры вчерашних идеологических борцов с буржуазной социологией, преподавателей научного коммунизма, истмата, переквалифицировавшихся в социологов, но сохранивших дух идеологической непримиримости, сегодня заняты защитой национальных и религиозных ценностей и государственной (национальной!) безопасностью. Протесты научной общественности против безобразий руководства соцфака МГУ, казалось бы, затронувшие общие вопросы положения дел в социальных науках, как и во многих других случаях, не имели особого успеха и лишь показали, насколько низок уровень солидарности в самой научной среде, вяло реагирующей на всякого рода пакости и проявления социальной и человеческой деградации (коррупцию, плагиат, интеллектуальное воровство и организационное рейдерство). Что уж говорить об «имманентном» неприятии серости и господствующей эклектики, которого следовало бы ожидать в профессиональной среде, но признаков какового пока не обнаружено. Самым важным здесь, в конце концов, оказывается сознание нормативности фактического, ничем не отличающегося по своей природе от массового конформизма или цинизма, без которого не было бы поддержки или условий функционирования нынешнего авторитарного режима.
