Формально неприятие ценностных оснований такой научной деятельности принимает вид критической оценки устаревшего концептуального аппарата или методологических подходов, реже – обвинений в «идеологии разочарованных интеллигентов», шестидесятников, переживающих утрату иллюзий из-за несовпадения нынешних процессов с ожидаемыми переменами. Отвергая большие исследовательские задачи, «постмодернисты» претендуют на смену образцов исследовательской работы. Поскольку те, кто выдвигает обозначенные претензии, уже не очень молодые преподаватели, понятна их озабоченность своим статусом в академической и университетской среде.
Я хотел бы, освободившись от чисто персонального рассмотрения этих манифестаций, рассмотреть, в какой степени сам факт выхода на сцену российских подражателей западному постмодернизму и их претензии на новое слово в науке отражают состояние дел в отечественных социальных науках. Мне это кажется более важным и необходимым, нежели разбираться в тонкостях словесных игр «качественной» (феноменологической, этнометодологической и т. п.) социологии – российских версий европейского или американского постмодернизма 1970–1990-х годов. Тем более что это уже приходилось делать, но в другое время
[413].
2
«Большие проблемы» в социологии предполагают специфический аппарат интерпретации: язык институциональных систем, длительных массовых процессов, социетальный уровень рассмотрения проблематики изменения и пр. Российские сторонники постмодернистской ревизии социологии, напротив, предпочитают (точнее, декларируют) методические подходы микросоциологии – анализ практик, фреймов, этнометодологические приемы, «качественные методы», позволяющие избегать больших обобщений и теоретических абстракций, а тем более, как им кажется, оценок или ценностных суждений, которые они иногда отождествляют – и не без оснований – с публицистикой.
Сказать, чтобы в российских социальных науках были заметны хоть какие-то признаки интереса к теоретико-методологической проблематике социального познания, нельзя, хотя бы уже потому, что до сих пор не было ни сколько-нибудь значительных обзорных работ, ни серьезных дискуссий, в которых бы анализировались парадигмальные противоречия интерпретации получаемых отечественными социологами данных. Есть заметные расхождения в политико-идеологических установках социологов, но не в технике или характере предметных объяснений, поскольку никаких собственных теоретических или методологических идей у сторонников государственнической науки не возникает и возникнуть не может
[414]. Мелкотемье же и ползучий эмпиризм, не говоря уже о тех, кто обслуживает администрацию, особых комментариев не требуют и споров не вызывают, несмотря на некоторые предпринимаемые к тому усилия.
Для дискуссии о дифференциации теоретических школ и методологических подходов нужны прежде всего сами эти школы и подходы, производящие оригинальные предметные и эмпирические знания, признаков которых пока не видно. Независимых и свободных исследований слишком мало, и, как мне кажется, степень разнообразия падает. Поэтому пока все сводится к школярским по стилистике, но по сути эпигонским играм в «споры о методе»
[415].
Никаких принципиальных открытий не видно как со стороны, условно говоря, «СоцИса», так и со стороны тех, кто давно выступает с постмодернистскими манифестациями, хотя отдельные запоминающиеся работы, безусловно, есть. Отмечу, впрочем, что предметная работа при этом заметно расходится с теоретическими декларациями
[416].
Разговоры о том, что надо бы что-то обсудить, время от времени возникают (и нынешний симпозиум тому очевидное свидетельство), но обсуждения как-то не получается, по крайней мере на российском материале
[417].
