2. Теория сложных (синтетических) форм социального взаимодействия, смыслопорождающих механизмов по существу своему представляет решение проблемы рациональности и ее типов, культурных обоснований синтеза идей и интересов. Рациональность не сводится к вопросам нормативности какой-то одной схемы рационального действия, а представляет собой условия или возможности синтеза идей и интересов, соответственно, механизмов или структур соединения гетерогенности исторической и социальной, социальной и культурной регуляции и ее воспроизводства. Задача заключается в том, чтобы прояснить сами обстоятельства, в которых происходит этот синтез, правил синтезирования слоев и типов записей культурных значений, интересов и идей, социальных (групповых, институциональных) норм (прагматики) и символического репертуара.
3. Взаимодействие социологии и других дисциплин гуманитарного круга, в первую очередь – истории. Последняя дает иную плоскость для последующей социологической работы – генетический аспект социальных явлений и процессов, происхождение нынешних форм социального взаимодействия, без учета и понимания которых невозможны понимание и теоретическое объяснение «причинности» или ее функциональных эквивалентов в системах интерпретации. Сегодня в общую кучу под именем «культурология» сваливаются проблемы, требующие усилия целого ряда наук: здесь и история идей или понятий, концепции визуальности, экспрессивности, теория символического, священного (в том числе – квазисакрального) и мирского и прочие, а также те вопросы, которыми занята практическая философия – концепции очевидности, систематического истолкования / рационализации ценностей, зла, теодицеи, смерти и др.
4. Перспектива развития самой социологии открывается лишь с возможностью использования ресурсов и достижений смежных дисциплин. А для этого необходим не просто аппарат перевода аналитических и концептуальных языков этих наук на языки социологии, а выработка соответствующих аналогов работы внутри самой социологии (аналогичную работу пытался проделать Т. Парсонс, а еще ранее – М. Вебер; в меньшем объеме соответствующие усилия предпринимали и другие основатели социологии, и не потому, что им хотелось разработать генеральную теорию социологии, а потому что этого требовала сама практика эмпирической работы).
Такая работа предполагает расширение представлений о типах действия, природе символов, типах антропологии, формах консолидации и более сложных, в смысле более противоречивых процессах, чем это имеет место сейчас.
Сегодня развитие социологии блокируется ее государственно-академическим статусом. Дело не в каких-то внешних запретах и ограничениях, а во внутренних механизмах саморегуляции исследователей, парализующих автономное развитие дисциплины, отражение в теоретических задачах тех проблем, которыми озабочено «общество» (его совестливая часть). Дефицит собственных теоретических средств объяснения заставляет молодых ученых обращаться к ресурсам западной социологии. Парадоксальность этой ситуации заключается в том, что как раз «на Западе», в современных обществах, уже завершивших процессы «модернизации», к социологии утрачивается общественный интерес. Социология здесь выполнила свою концептуальную задачу – анализ социетальных трансформации традиционного, закрытого, сословного социума и государства в открытое, представительское. Ресурсы этой социологии заканчиваются. Она постепенно превращается в социально-инженерную и прикладную сферу знания либо в академическую резервацию, зону интеллектуального застоя и консерватизма. Напротив, именно в России, как и в других странах догоняющего развития, особенно там, где барьеры на пути модернизации ведут к появлению обходных, параллельных или возвратных процессов, возникают совершенно новые социальные образования (шунты, заболачивание, тупики человеческого развития и т. п.). Здесь возможности для теоретической работы социолога предельно благоприятны и широки. Поэтому вопрос об деэтатизации социальной науки – это самый важный вопрос для будущего российской социологии. Не хотелось бы, чтобы ценностный нигилизм стерилизовал мотивационный потенциал российских социологов. В конце концов (на этом закончился экзистенциализм), ничего особенного в «пограничных ситуациях» найти не удалось: установка на раскрытие негативной «сущности» человека произвела типологическое множество ситуаций человеческой ничтожности.
Вопрос, однако, заключается в другом: «Культурные ли мы люди?»; «Одарены ли способностью и волей сознательно относиться к миру и наделять его смыслом?».
