Наша правовая система имеет все черты «октроированной», причем собственно российское право воспроизводит все генетические характеристики советского государства. По крайней мере, таково понимание права населением России, как это показывают многолетние исследования «Левада-Центра».
Правовое государство в России не сформировалось потому, что никто (никакие социальные силы – группы, общественно-политические движения) не хотел этого. Не думал об этом, не понимал, каким образом соответствующие правовые институты могут быть введены. Я не имею в виду некие туманные мечтания о демократии, заявления о необходимости верховенства права, благие пожелания или политические декларации, даже если они отражены в Основном законе РФ и ряде других законодательных документов. Речь не об этом. По сути дела, никто после краха ГКЧП всерьез не озаботился вопросом, каким образом право может утвердиться в обществе, выходящем из тоталитаризма, какими социально-групповыми или институциональными (корпоративные) интересами оно должно поддерживаться, обеспечиваться и защищаться.
Основные и крайне неотложные задачи, которые ставили перед собой члены правительства реформаторов, возглавляемых Е. Гайдаром (но ограничиваемые и контролируемые Б. Ельциным), были связаны только с экономическими реформами, то есть с запуском рыночных механизмов, позволяющих выйти из косной системы планово-распределительной директивной экономики, оказавшейся к концу 1980-х годов в состоянии быстро прогрессирующего паралича. Все прочие проблемы институциональной трансформации – кадры (соответственно, люстрация и чистки, создание новых специально ориентированных на возможности преобразования социальных отношений образовательных учреждений), законодательство, политические и общественные структуры, которые могли бы готовить, отбирать и взращивать политиков для принципиально новых властных структур – парламента, партий, гражданского общества и других, никем не рассматривались, поскольку значимость их никто не сознавал в должной мере. Не было (в отличие от того, что имело место в других странах Восточной и Центральной Европы) никаких предварительных заготовок и разработок, «теневых» правительств, помощи со стороны эмигрантов, готовых предложить свои опыт и понимание того, как устроены соответствующие институты в других странах, которые могли бы служить образцом для программ демократического транзита. Если в Польше, например, было время для осмысления предстоящего периода трансформации и необходимой внутренней интеллектуальной подготовки (от первых антикоммунистических выступлений рабочих до введения в 1981 году военного положения генералом Ярузельским: «Солидарность», летучие университеты, круглые столы и пр.), то в России интеллектуальное созревание элиты не успевало за стремительно нараставшими процессами распада коммунистической номенклатуры, кризиса экономики и самого СССР. Движущими силами изменений был средний эшелон бюрократии, в условиях длительного застоя брежневского и послебрежневского времени утратившей всякие шансы на продвижение (вертикальную мобильность, рост материального благополучия), признание своего авторитета со стороны общества, а значит, озабоченной легитимностью социального порядка. Поэтому реальные изменения происходили в сфере экономических отношений (отпуск цен, приватизация госсобственности, легализация предпринимательства), свободы публичной критики (децентрализации управления СМИ) и в ослаблении закрытых ранее механизмах вертикальной мобильности (развал номенклатурной системы «партии – государства» открыл каналы циркуляции элит, но не изменил их принципиальный характер). Смысл общественно-политической борьбы в решающей фазе перелома сводился почти исключительно к борьбе за власть различных фракций распавшейся номенклатуры (системы советско-партийной организации власти и социальной структуры), выдвигавших разные программы модификации советского государства и его трансформации. «Демократия» и «правовое государство» были лишь боевым лозунгом одних, но не тщательно подготовленной программой социальных, общественных, институциональных и моральных изменений. Попытки морально-правового пересмотра основ легитимности системы господства были отвергнуты уже в самое скорое время. Провал суда на КПСС и советским прошлым в 1992 году, проведенный Конституционным судом в прежнем, советском составе судей, означал отказ от принципиального пересмотра правовых оснований государственной власти, а значит, пустую формальность декларируемой приверженности нового руководства страны принципам строительства правового государства. Это самое важное событие в новейшей истории страны осталось практически не замеченным и не рационализированным, не проработанным (да и кем оно могло бы быть тогда да и сегодня осмысленным?). Фактически же решение суда означало отказ от конституирования нового социально-правового и политического порядка. Поспешное принятие новой Конституции РФ, осуществленное исключительно в сиюминутных интересах острой политической борьбы, лишь закрепляло факт распада СССР, но не устанавливало принципиально новый социальный порядок. Ни у кого сегодня нет сомнений в том, что Конституция (вопреки исходным намерениям ее автором) носила политически конъюнктурный характер, отвечая желаниям победителей подавить сопротивление консервативных сторонников Верховного Совета. Но отдавая слишком большие полномочия президенту, эта Конституция предопределяла в скором времени эволюцию власти, а именно: неизбежность установления авторитарного правления, а затем и его реверсное движение в сторону вторичного тоталитаризма Путина. Если на первых порах это оправдывалось заявлениями о необходимости продолжать демократические реформы, то уже в середине 1990-х годов удержание власти стало самоцелью, а средствами – использование внеправового насилия, политические технологии и манипуляция выборами, усиление функций государственной пропаганды для обеспечения массовой поддержки или, по крайней мере, подавления открытого недовольства. Именно в эти годы вытеснения из правительства демократов-реформаторов стали заметны признаки реставрации имперской стилистики и элементов государственной идеологии. Но уже тогда, вопреки всяким идеям права (верховенству права) и духу правового государства, ельцинское правительство стремилось и пыталось силой решать те проблемы, которые предполагали исключительно договорный, то есть конвенциональный и правовой порядок рассмотрения и поиска мирных решений; я имею в виду подавление красно-коричневой оппозиции летом и осенью 1993 года, начало военных действий в Чечне летом и осенью 1994 года, использование компромата в борьбе с оппонентами, «маски-шоу» и т. п. Можно сказать, что короткий период «демократизации» России и апелляций к «правовому государству» был обречен из-за одного фактора – слабости центральной российской власти, вынужденной в силу этого искать компромиссы и договариваться с другими агентами – группами интересов (региональной властью, олигархами, военными, западными странами, СМИ и пр.). Позже (при утрате поддержки населением правительства и курса Ельцина) «демократическая» Конституция не стала препятствием (как должно было быть в соответствии с духом разделения властей) для усиления тайной политической полиции, прихода во власть сотрудников бывшего КГБ, чей профессиональной дух определялся освобождением от правовых ограничений (на то они и «спецслужбы», секретные сотрудники, агенты «чрезвычайки», наделенные суверенными правами «защиты государственной безопасности»). Именно функциональный статус этих органов в конечном счете стал условием перерождения властных структур и самого политического порядка 1990-х годов в персоналистический режим. С приходом к власти назначенного и. о. премьер-министра сотрудника КГБ вопросы «неотчуждаемых» прав человека, свободы, гарантий этих прав и свобод в сфере религии, собственности, идеологии и прочих сферах – ушли в небытие. Были заявлены другие принципы и основания государственного и политического порядка, началась реабилитация Сталина, ресоветизация и провозглашение неизменности существующего порядка (идеология «стабильности», «духовных скреп», национальной безопасности и конфронтации с западной демократией, как не отвечающей «национальным традициям и духу народа»).
