Cтраница 71
Недоверие к социологии («не верю я в эти 86 %») стало такой же формулой, как и «Крымнаш»
[158]. Оно оказалось условием поддержания социально-групповой идентичности в ситуациях, когда других интеллектуальных средств понимания происходящего нет или они явно недостаточны. Иначе говоря, это не только специфическая форма утраты доверия к средствам познания и интерпретации (конструирования) действительности или проявление характерного для посттоталитарной массы опыта нейтрализации идеологических акций и кампаний власти, но и доминантный для тоталитарных и посттоталитарных обществ механизм негативной идентификации, принципиально важный для понимания их антропологии и культуры
[159].
Проблема «утраты доверия» общественности к социологии как к инструменту описания, понимания и интерпретации социальной действительности интересна и в общем смысле, в качестве предмета изучения (как характеристика аномальной социальности). Но она очень важна и для нас самих, для сотрудников «Левада-Центра», поскольку здесь затрагиваются отношения с имплицитным адресатом производимого нами социального знания, с «генерализованным другим», а значит – с теми, от кого исходит социальное признание смысла и ценности научных разработок. Разумеется, процесс познания имеет смысл и чистое вознаграждение в себе самом, но это далеко не всегда (и не для всех) может быть главной составляющей мотивации исследовательской деятельности. Практическая роль знания (включая престиж, социальный статус ученого, осознание важности просвещения, а также обеспечения потребительского спроса на социальную информацию) является условием институционализации социальной науки и устойчивости ее функционирования в среде конкретного общества.
До 2009 года (до выборов в том году) серьезных проблем в отношении к качеству производимого социологами знания в нашей практике не возникало. Редкие эксцессы недовольства отдельных категорий политически ангажированной публики: коммунистов, жириновцев или яблочников – были вызваны раздражением фактами снижения поддержки их партии у избирателей. Но начиная с 2011 года принципиальное недоверие к данным социологов стало широко распространенным мнение среди демократов, особенно после выборов 2012 и 2014 годов
[160]. До этого «социология» была важнейшим средством подтверждения мнений среди прозападной публики. Но здесь важно подчеркнуть один момент: под социологией эта публика (как и те, кто занят укреплением и защитой путинского режима) понимала и понимает исключительно лишь форму опросов общественного мнения относительно политических или, еще точнее, электоральных установок населения, средство их диагностики и описания («у нас была социология», «мы перед выборами заказали социологию»). Подозрения или отрицание результатов касается только этих тематических зон, материалы таких же точно по методам получения информации исследований – экономического поведения, религиозных установок, литературной культуры, исторической памяти, стратификации, ксенофобии, отношений между врачами и пациентами, учителями и родителями школьников – никогда и никем не ставились под сомнение, какой-либо идеологической или методической критики в этом случае не появлялось. Но и какого-либо интереса публики они точно так же не вызывали (что по-своему примечательно и может служить средством диагностики образованного или культурного «общества»). Иначе говоря, причиной раздражения и неприятия ангажированной части публики (как либеральной, так и прокремлевской) стали данные, показывающие уровень массовой поддержки Путина или «Единой России», равно как и наше стремление раскрыть неоднозначность или природу этого отношения к власти.
