Третья версия – социологические опросы в условиях авторитарного режима бессмысленны, потому что люди врут, не искренни в своих ответах, «боятся отвечать»
[169]. Такая позиция стала встречаться все чаще в последнее время (у политологов или, скорее, у публицистов, западных наблюдателей). Она не более обоснована, чем другие версии неадекватности или вредности социологических опросов, но для «критиков» кажется более правдоподобной и убедительной, поскольку опирается на свой опыт двоемыслия или общие представления о тоталитарных обществах.
Наиболее яростная обличительная риторика такого рода исходит от «проигравших» в политических кампаниях прежних лет: бывших чиновников или «аналитиков» при ельцинской администрации, оказавшихся в оппозиции к действующему режиму. Но не они – авторы этих мнений, желчными оценками социологии переполнен интернет. Подозрения в заведомой ангажированности (подтасовке социологических данных) отнюдь не продукт интеллектуальной работы или мнение интеллектуальной элиты, напротив, это рефлекс низовой культуры, цинического опыта тривиальности обмана в повседневной жизни, массовой убежденности в тотальной коррумпированности российского общества сверху донизу или, иначе – низкий уровень институционального и межличностного доверия, характерного для тоталитарного и посттоталитарного социума. В какой-то степени такие утверждения строятся не только на латентных представлениях об антропологии обычного человека, но и на инструментализации собственных страхов и комплексов. Никакого обоснования упреков в «ошибках» социологии критикам не требуется, и чаще всего авторы подобных заявлений их и не приводят.
Аргументация третьего типа кажется более сложной и веской: люди не искренни, потому что боятся говорить о своем отношении к власти или не хотят отвечать на те вопросы, которые для них незначимы и непонятны
[170]. Стало быть, проблема в «искренности» или «подлинности» фиксируемых мнений населения, в «правде». Позиция эта исходит из посылки, что есть некоторый пласт реальности, который не фиксируется методами нынешней российской социологии (или вообще теми технологиями, на которых строятся массовые репрезентативные опросы
[171]). О наличии или масштабах распространения такого пласта коллективных мнений нет никаких методически операционализируемых, то есть контролируемых по способу своего получения, фиксации и проверки свидетельств. Предположение, что, помимо конструкций смысловых взаимосвязей, получаемых в ходе социологических процедур (массовых опросов, групповых дискуссий, глубинных интервью и т. п.), есть еще какая-то реальность, представляет собой не что иное, как ценностное утверждение, постулирующее существование объектов (социальных образований), не имеющих методически принятых, то есть подтверждаемых эмпирически способов проверки
[172]. Иными словами, статус этой реальности – метафизика (почти в традиционном значении этого слова). Источник подобных утверждений – внутреннее чувство, обыденный опыт, не знание, а интуиция самих критиков или несогласных с данными социологов. Но, как известно, «интуиция» (если обойтись без экстрасенсов и колдунов) это набор конвенциональных мнений и взглядов, принятых в определенной среде, поэтому не контролируемых, но обладающих особой «эвидентностью». В данном случае – в среде, где концентрация негативно относящихся к действующей российской власти людей значимо выше среднего по России (не обязательно при этом открыто выступающих против путинского режима). Здесь «очевидность» подбираемых, удобных для психологического самоподтверждения фактов и нерефлексивных посылок задана самоощущением индивида, принадлежащего к этой социальной среде или социальному множеству
[173]. Именно отсюда рождается тезис об «искренности» других респондентов. Другими словами – имеет место перенос своих догматических представлений «на неопределенно широкий круг лиц» (как выражается прокуратура в своем определении «НКО – иностранных агентов»), безапелляционное приписывание «обобщенным другим» своих взглядов и мотивов действия, своих общественно-политических установок и способностей к их артикуляции. Отрицать эти обстоятельства было столь же глупо, как и полагать, что есть «правильные» социологические вопросы и ответы, и неправильные.
