Хочу еще раз подчеркнуть: в таком видении общества и человека полностью отсутствует собственно социологическое понимание – идея, что человек социальное существо с длительным периодом социализации, то есть интернализованного воздействия культуры и самых разных институтов, включая идеологические, политические. Это значит, что он формируется, усваивая стереотипные (институциональные стандарты) представлений и мнений и, следовательно, мыслит в этих категориях и клишированных формах. Но «думает» не он, а «коллективное сознание» – агломерат различных многократно опосредованных сведений, суждений, информационных потоков СМИ, прошедших селективную проработку на различных фазах социальной коммуникации, оценок неформальных лидеров мнений и механизмов группового консенсуса, приобретая тем самым характер санкционированных суждений действительности. Сам по себе он в состоянии только получать информацию о событиях, явлениях и процессах, выходящих за рамки его непосредственного повседневного опыта, жизни в рутинных формах обычного, повторяющегося взаимодействия с одними и теми же людьми, но не может ее осмыслить, не обладая соответствующими средствами или доступом к тем каналам, где такая критическая рационализация имеет место
[184].
В этом плане мы наблюдаем один поразительный эффект: ангажированная часть образованной публики («вынужденная» быть конформистской и осторожной) резко критически относится к данным социологии общественного мнения, поскольку сама не способна действовать, участвовать в политическом процессе. Перенося на респондентов свои собственные мотивы, то есть наделяя другие социальные группы своими желаниями, установками и представлениями, она тем самым вытесняет свои комплексы и фобии, освобождается от внутреннего дискомфорта и чувства собственной интеллектуальной ограниченности, замещая их праведным негодованием, вызванным работой социологов
[185]. Безусловно, тут есть и моменты конкуренции за академический авторитет, связанный с правом представления образа реальности и его интерпретации, особенно чувствительные для молодых карьеристов из числа университетских преподавателей, но в данном случае не это главное, поскольку так «было всегда». Более важна именно борьба за социальную идентичность кастрированной «элиты».
Я и мои коллеги настаиваем на том, что в ходе полевых исследований социолог получает не сумму индивидуальных мнений (среднеарифметическое частных представлений, совокупность каждый раз отдельно выработанных взглядов и убеждений независимых субъектов – асоциальных робинзонов), а устанавливает значимость коллективных представлений, измеряет их принудительную силу. Социальное представление (стереотипное мнение) – это не просто фиксация некоторых эмпирических обстоятельств, а смысловое образование, имеющее характер безусловной обязательности или необходимости своего признания, обладающее свойствами нормативности. Для отдельного индивида они важнее, чем его собственные попытки интерпретации событий (последние могут образовывать слой двоемыслия или «задних мыслей»). Механизм их усвоения – иной, чем обстоятельств повседневной жизни, а потому они поступают в другом, безусловном модусе значимости, в отличие от рутинных элементов повседневных взаимоотношений. Отклонение от них или непризнание вызывает негативные реакции окружения (групповые или институциональные санкции разной силы действия – от недоумения и насмешки до возмущения и ярости), а стало быть – страх оказаться в меньшинстве или в статусе маргинала
[186]. Соответственно, те, кто высказывает отличные или несовпадающие с общим мнением суждения, квалифицируются как «девианты» в той или иной степени: как «чужие», «ненормальные», характеризующиеся «вызывающей» или неприемлемой манерой поведения (что, собственно, и проявляется в суждениях «социологи продались», «фальсифицируют реальность» и т. п.).
Жесткость коллективных представлений зависит от степени дифференцированности социальной системы или характера культуры и сферы деятельности групп: чем более сложной (многообразной) в интеллектуальном и социальном плане оказывается профильная деятельность группы или института, к которым принадлежит индивид, тем более терпимой оказывается группа к вариантам мнений и суждений, и напротив, чем ниже социальный статус индивида, тем более жестким, догматичным и безальтернативным оказывается характер артикулируемых им мнений. «Коллективные представления», как утверждал еще Э. Дюркгейм, автор этой теории и способа интерпретации социальных фактов, обладают своей собственной нормативной реальностью и логикой развертывания. Объяснение «присоединение к большинству», «спираль молчания», сила коллективного оппортунизма и конформизма, вообще – коллективные «чувства» и мнения – это лишь специальные развертывания данной теории или подхода к объяснению социальных фактов. Но, хотя такое социологическое видение общества, человека и социальных институтов представлено давно – более ста лет назад, оно оказывается недоступным для понимания российского «образованного обывателя», пусть даже обладающего профессиональным статусом «социолога».
Исследователи, занимающиеся социальной эпистемологией, давно фиксировали принципиально важную особенность массового восприятия и структуры интерпретации социальной, политической действительности: осмысление и понимание происходящего определяется кумулятивным опытом социального взаимодействия в обществе, задающем априорную структуру интерпретации и схватывания, считывания смыслов различных действующих лиц и их устойчивых, повторяющихся взаимодействий, то есть упорядоченных социальных образований. Если в социально транслируемом опыте общественной жизни нет тех сложных отношений – доверия, гуманности, солидарности, идеализма, морали, которые структурируют символические отношения высокой степени опосредованности (рафинированные мотивы человеческих поступков – веру, истину, добро, порядочность, а также деньги, теоретические понятия)
[187], то такие смысловые значения они просто не будут приниматься во внимание. Они ничтожны, социально незначимы, невидимы для всех, или, что более важно, в некоторых случаях они будут ощущаться как чистая негативность, а их отсутствие станет источником бессознательных фрустраций и неврозов, комплексов коллективной неполноценности
[188].
