Дискуссии о том, является ли путинизм разновидностью фашизма или нет, начались примерно десять лет назад после объявления Путиным антизападного курса, усиления цензуры, традиционалистской и имперской риторики в выступлениях кремлевских политиков и СМИ, после войны с Грузией и нарастания конфронтационного тона в отношении к Украине. С аргументами за и против выступали многие известные политологи и публицисты – З. Бжезинский, А. Мотыль, Л. Люкс, В. Иноземцев, Т. Становая и многие другие
[213]. В последнее время на эти споры начала накладываться озабоченность многих аналитиков резким ростом крайне правых популистов в Европе и в США
[214].
Дело не в поиске выразительного слова (чаще обусловленного моральным неприятием путинизма), а в выборе термина, удовлетворяющего потребности в точности и адекватности. Вопрос: адекватности чему? Отличие терминологически закрепленного понятия от оценочной характеристики заключается в том, что термин предполагает: а) связь с исходной теорией, в которой он получает дефиницию и методическое ограничение; б) возможность разворачивания объяснительного или дескриптивного потенциала определяющей его концепции, конструкции, фиксируемой этим понятием, а значит, в) операционально последовательную работу, предписываемую логикой теории. В то время как трудности оценочного слова-характеристики (допустим, «чекистская клептократия» или «фашизоидный режим») не сводятся исключительно к пейоративной функции – акценте на негативных коннотатах, которые оно затрагивает, они указывают на многие фактические (подтвержденные, доказанные) особенности данной системы господства, привлекая внимание к отношениям между составляющими ее звеньями или внешними структурами
[215]. Другое дело, что в дальнейшем такие связи не могут последовательно разрабатываться, поскольку функция оценки – побуждение к практическому действию, осуждению режима или апелляция к негативной консолидации против него, а не объяснение (понимание смысловых связей). В этом плане оценка, оценочное суждение дает лишь однократный эффект, если рассматривать его с точки зрения логики исследования. Яркий эпитет может возбудить исследовательский интерес, но само по себе оценочное высказывание не предполагает методического предписания действия и продолжение понятийной работы, то есть указания на возможности подключения логических инструментов других достоверных или проверенных теорий и концепций к интерпретации значимых в проблемном отношении эмпирических наблюдений и фактов. У меня возникает несколько принципиальных возражений против такого рода научной работы.
Во-первых, стремление дать однозначную (сущностную) характеристику путинской системе господства и закрепить ее типологическое сходство с рядом других недемократических режимов (деспотических, диктаторских, несвободных) ведет к гипостазированию, опредмечиванию определения, лишая режим своеобразия и индивидуальности (идеографических характеристик), равно как и необходимости учитывать его изменения. Упрощение (или смысловое обеднение содержания) удобно, если познавательный процесс сводится, как это принято в современных социальных и политических науках, к фиксации отклонений от общей модели или схемы трактовки социальных процессов в развивающихся или переходных странах, когда за образец принимается нормативная модель завершенной модернизации (вестернизации, европеизации). Такая манера или установка интерпретаторов соответствует нормам и духу профессионального сообщества, консенсусу относительно сложившейся в конце 1970–1980-х годов парадигмы транзитологии, получившей свое завершение и полную концептуальную рутинизацию в операциональной методике измерения ценностей Р. Инглхарта
[216]. С методологической точки зрения, преобладание таких установок является симптомом познавательного тупика или отказом от познания, превращения научной деятельности в решение типовых задач с готовым ответом. Оборотной стороной этой когнитивной ситуации оказывается мода на big data, то есть возвращение к давно прошедшим стадиям философии науки – парадигме эмпирического индукционизма, в рамках которой предполагается, что накопление описательных, «эмпирических» данных может служить основанием и толчком для теоретической генерализации и построения гипотез, что сам обильный материал (должным образом статистически обработанный) даст стимул для больших законообразных обобщений. То, что факт уже содержит теоретические посылки, что эмпирические данные конституированы определенным теоретическим и концептуальным интересом, при этом явно не сознается, не понимается, а потому и не принимается во внимание. (В строгом смысле такое положение вещей в науке означает вторжение экстранаучных сил и влияний, внешних по отношению к академической среде интересов.) Наивность подобного образа мысли маскируется претензией на новизну подхода, значимой в условиях академической конкуренции за научный авторитет, или для влиятельных представителей внешних по отношению к науке инстанций.
