Такие разработки находились в русле общих для социологии и психологии того времени поисков решения одной методологической и теоретической задачи: обнаружения социально-психологической связи между социальной системой и типом личности (базовой личности, национального характера, среднего или массового человека и пр.), институциональной селекции адекватных для тех или иных институтов антропологических типов. Оно позволяло объяснять массовую популярность фашизма (или нацизма, позже они стали разводиться) у определенных групп населения Германии, аттрактивности риторики Гитлера или Муссолини, расовой идеологии и пропаганды, отвечающих определенным комплексам ущемленности, ресентименту и фрустрациям, снимаемым отождествлением себя и фюрера, агрессивного националистического движения или партии.
Центральную роль в этом тематическом контексте играет «вождь», на которого проецируется компенсаторные значения генерализованного «отца» как носителя доминантного авторитета, контролирующего «супер-эго». Такой ход оказывается остроумным, понятным и результативным в условиях поднимающегося нацизма в Германии. Рамки этого подхода определяет интерес к фашизоидному типу личности – фрустрированному человеку, тревожному, социально незащищенному, а потому готовому как к подчинению, так и к применению насилия, легко внушаемому, довольствующемуся доведенными до примитива стереотипными черно-белыми представлениями о реальности, склонному к расистской или классовой идеологии, в центре которой лежит образ «врага», с которым надо бороться и который должен быть уничтожен, ликвидирован, устранен для всеобщего спасения и процветания целого и пр. Соответственно тематика исследований этого рода охватывала задачи изучения массовой социализации и травматического опыта подавляемых или депримированных групп населения, ксенофобии, роль трансферта иллюзий и ответственности на вождя, имморализм новых движений, специфику социальных организаций, отбирающих и вбирающих в себя людей этого типа, их коллективную идентичность, ограниченность культурных ресурсов, милитаризм, проективную идеологию молодости, силы, маскулинности и т. п.
[233]
Такой тип личности, массового человека, «частицы толпы» неявно противопоставлялся романтическому образу свободной личности, художника или независимого интеллектуала, ницшеанского нонконформиста, бунтаря или элиты, задающей образцы поведения и мышления для пассивных в творческом плане групп населения, обладающей авторитетом в силу своих достижений или способностей влияния на массы
[234]. Поэтому первоначально поиски причин успеха фашизма шли в направлении психологических особенностей личности, утратившей связи с традиционными образованиями (семьей, деревенской общиной, религиозными, региональными или этнонациональными структурами) в ходе интенсивных процессов индустриализации, урбанизации и катастрофических последствий Первой мировой войны. Для исследователей этого направления были неинтересны другие типы личности, характерные для эпохи модерности, процессов модернизации, а именно инженера-менеджера, предпринимателя-трудоголика, ответственного политика консервативного, либерального или социально-христианского толка, судьи, убежденного в объективности всеобщего права, теолога, озабоченного современными социальными вопросами, движимого чувствами сострадания к рабочему классу и жаждой справедливости и т. п. Только авторитарная личность в образе фюрера-некрофила или промышленного рабочего, школьного учителя и т. п.
Позже психологические характеристики господства стали переноситься на систему власти и организации общества, что лишило само понятие какой-либо терминологической определенности. Гораздо чаще политологи, особенно в России, оперируют более размытым понятием авторитаризма, рассматриваемым на фоне латентной парадигмы модернизации (или вестернизации). В логике этого общего подхода авторитарные режимы чаще всего интерпретируются как закономерные последствия укрепления централизованного бюрократического аппарата государства. Они появляются в результате краха традиционных социальных структур (после антиколониальных движений или длительного периода внутренней конфронтации с участием вооруженных формирований), массовизации традиционного социума и включения в мировой рынок, оказывавшего глобализационное воздействие на население, сопротивляющееся изменениям. Считалось, что режимы (системы господства и управления), называемые авторитарными, как правило, возникали в ходе рутинизации военных переворотов, следующих после глубокого социально-экономического кризиса, падения легитимности предшествующих структур господства или антиколониальных движений. В ряде случаев они опирались на определенные этнические или родоплеменные структуры, конфессиональные или социальные группы, принимающие вид «партии» (например, на молодых офицеров или командование антиколониального «революционного» движения), легитимирующих себя в роли модернизационной элиты. В большинстве случаев их экономические ресурсы и материальная база существования режима были ограничены: как правило, это был экспорт сырьевых ресурсов или монокультурной сельскохозяйственной продукции, создающий своего рода ренту для обеспечения правящих кланов или групп. Относительная длительность существования авторитарных систем данного типа вынуждала отличать их от нестабильных «несостоявшихся государств» (failed state), распадавшихся на отдельные территории, находящиеся под контролем враждующих между собой кланов и вооруженных группировок (Сомали, Судан, ДРК).
С утратой понятийной (проблемной) ориентированности слова «авторитарный», «авторитаризм» оказались удобными для публицистов конвенциональными средствами маркировки неопределенного множества недемократических режимов. Характеристика «авторитарный режим» применительно к различным социально-политическим системам обозначает сегодня скорее специфический стиль господства и управления – правовой произвол или диктат персонального правителя (национального лидера, президента, вождя, диктатора), ограничение конституционных принципов, опору на военных или парамилитарные образования, традиционалистскую, фундаменталистскую конфессиональную или националистическую риторику и т. п.
Устойчивая бедность антропологических типов, представляемых политологией (и отчасти социологией) того времени, обусловлена отсутствием внимания к институциональным и организационным формам новых режимов (то есть тем, чем ранее занялись исследователи, работающие в парадигме тоталитаризма). Для того чтобы выделять специфику собственно авторитаризма, надо было бы провести методологический анализ разнообразных вариантов концепций тоталитаризма (институциональной структуры идеологических репрессивных режимов), появившихся к концу 1960-х годов. Эта работа нашла отражение в многочисленных сборниках докладов на конференциях, на которых разбирались концепции тоталитаризма.
В сжатом и систематическом виде итог этой работы представил Линц, давший более сложную (уже не связанную с психологией) характеристику авторитарных режимов в их отличии от режимов тоталитарных
[235]. В его трактовке авторитарные режимы – это один из видов репрессивных институциональных систем господства
[236]. «Два главных измерения в нашем определении авторитарных режимов – степень или вид ограничения политического плюрализма, а также степень, в какой режим основывается на политической апатии и демобилизации, либо ограниченной и контролируемой мобилизации населения»
[237]. За образец или модель авторитаризма он взял правление генерала Франко, установившееся после победы над республиканцами в гражданской войне. Авторитарные режимы опираются на традиционалистские институты и консервативные группы общества – аристократию, церковь, армию, используя репрессии в относительно ограниченном объеме только для нейтрализации оппозиции (подрывных элементов), контроля над СМИ и обеспечения пассивности масс. Этот тип режимов отличается от тоталитарных (как и от некоторых других диктаторских форм господства, например неопатримониального султанизма) тем, что идеология здесь играет сравнительно незначительную роль, по своему характеру она ретроориентирована, эклектична и не претендует на обоснование тотальной трансформации общества. Допускается даже некоторый плюрализм взглядов, но лишь в вариациях националистической легитимации власти. Главные усилия режима этого типа направлены на поддержание состояния аполитичности населения, отчуждения общества от политики. Тем самым Линц указывает на необходимость учитывать социально-исторические особенности институциональных составляющих режимов разного типа, что сближает его методологию с социологией Вебера, из принципов которой он исходит
[238]. Методологически важно подчеркнуть, что построенные им типы политических режимов не соответствуют в полной мере ни одной из реальных систем господства ни в какой исторический момент описания последних. Как говорил Вебер, мы можем фиксировать лишь некоторую степень приближения к мысленно сконструированной модели (в безоценочном смысле – к «идеальному типу»), то есть утверждать большее или меньшее соответствие эмпирически описываемого режима условной схеме. Другими словами, подход Линца – это выработка концептуального языка для описания текущей действительности. Поэтому даже у него в силу необходимости возникают такие логические кентавры, как «посттоталитарные авторитарные режимы».
