5) государственно-партийная монополия на все средства массовой информации, превращение печати, радио, телевидения и прочих информационных каналов в орудие идеологической пропаганды, агитации и мобилизации населения, его «воспитания» в духе «преданности партии-государству» и «патриотизма», манипуляция массовым сознанием, наказание за использование альтернативных источников информации и интерпретации, подавление альтернативных конструкций реальности, прошлого и будущего, другими словами – монополия на основные виды межгрупповых и институциональных коммуникаций в массовом индустриальном обществе;
6) массовый террор, широкомасштабные репрессии не только против отдельных групп населения, признанных «врагами народа» (по этническим, классовым, религиозным, культурным, политическим или иным социальным характеристикам), но и против всего населения в целом, служащий для обеспечения покорности и управления подданными в целях, поставленных вождем и партией;
7) плановая государственная экономика, обеспечивающая мобилизацию ресурсов и выбор средств для достижения поставленных режимом целей, подчинение хозяйственно-экономической деятельности политике (геополитике, экспансии, милитаризации, реализации идеологических программ и т. п.);
8) монополия на боевое оружие, использование парамилитарных формирований для захвата власти и уничтожения противников режима.
Таким образом, «тотальность» как определяющая черта тоталитарных режимов должна была бы усматриваться, если следовать мысли авторов, не только или не столько в репрессивных практиках или в терроре, приобретавшем у историков иррациональный характер, объясняемый поэтому персоналистически-психологическими причинами, личностной патологией
[257], сколько в соподчинении и взаимосвязи деятельности всех социальных институтов, от партии-государства до детских садов, от армии до культуры, а значит, распространении оправданного государственного принуждения на те области, которые до возникновения тоталитарных режимов не входили в компетенцию государства или входили в ограниченном объеме (по крайней мере, в европейских и более цивилизованных странах, таких как Германия или Италия; для России этот вопрос остается проблематичным): образование, религия, мораль, воспитание детей и внутрисемейные отношения, гражданское общество, партийная организация, профсоюзы, публичная деятельность, искусство, спорт, сфера частного права, экономика и организации предпринимателей, культура, наука, мода и т. п. Поэтому Дж. Джентиле в одной из своих статей утверждал, что фашизм – это не политический строй, а тотальный образ жизни.
Впечатление иррациональности таких систем создается из-за того, что при тоталитарных режимах радикально меняются масштабы использования средств бюрократического управления (инструментально-рациональной, технической организации управления массовым поведением). Провозглашаемые лозунги – быстрая, форсированная модернизация страны (построение Третьего рейха или социализма) для достижения благоденствия народа, его величия, славы и счастья вступают в противоречие с фактическими целями господства, возвращением к домодерному или даже архаическому типу отношений власти и подданных. Советское прикрепление населения к рабочим местам, внеэкономическое принуждение, коллективное заложничество, военная экспансия, колониальная манера администрирования, массовые репрессии, дискриминация и выселение целых социальных групп или классов, концлагеря, убийства как способ решения проблем – все это представляет собой гораздо более примитивные техники власти, чем было до появления тоталитарных структур. Административный произвол, иерархическая система привилегий и прочее – все это было и раньше, до «революции».
Новым оказываются масштабы государственного насилия, а значит, способ его организации – фабричный, промышленный, технологичный. Это означает, что произошло стирание границ, барьеров между разными институциональными сферами. «Рационалистическое» или «научное» обоснования решения социальных (человеческих, моральных) проблем прикладывается для обоснования решений и практик, отвечающих целям и идеологическим интересам диктатуры (или ее отдельных ведомств), свободных от традиционных этических, религиозных или правовых ограничений. Другими словами, для снятия комплексов, порожденных травмами догоняющей модернизации, используются средства, которые сами по себе усиливают эти травмы. Понимание иллюзорности и несбыточности достижения тех благ, которые развитые, «модерные» страны получили в ходе длительного процесса развития их институциональной системы, непрерывного ее усложнения, вызывает сильнейшее ресентиментное неприятие тех ценностей, которые инициировали саму модернизацию. Получается замкнутый круг – жесткость системы господства становится фактором возникающих проблем, связанных с ее неадекватностью человеческим отношениям, становящихся все более многообразными.
Но именно поэтому тоталитарные режимы, если брать длительные периоды времени наблюдения, таят внутри себя неизбежные противоречия и нестабильность, угрозу катастрофы (военного поражения или внутреннего переворота) и собственный крах. Их узким местом оказывается персональный характер власти (на всех уровнях, но прежде всего на высшем), не сочетающийся с задачами форсированного (догоняющего) развития. Модернизация требует других размерностей времени, других форм социальной организации, наличия институциональных механизмов воспроизводства социальных отношений, а здесь этого нет. Харизматическому лидеру не может быть эквивалентов и замены, как определял этот тип господства Вебер, отсюда проблема рутинизации (институционализации) харизмы, превращения ее в традицию или бюрократическую структуру), а значит, изменение характера интересов ближайшего окружения диктатора и нижестоящих уровней бюрократии. Периодически возникающие критические точки в эволюции тоталитаризма объясняются невозможностью выработки механизмов упорядоченной (правовой) смены, передачи власти
[258].
