Явные свидетельства неудачи демократизации государств, образовавшихся на руинах советской системы, подталкивают к мысли, что отказываться от концепции тоталитаризма преждевременно. Напротив, новые явления в этих регионах совершенно недвусмысленно требуют своего объяснения, которое должно начинаться не с чистого листа, а продолжать уже имеющиеся теоретические разработки, вытекать из них. Необходимо существенное дополнение и развитие теории тоталитаризма за счет включения в нее объяснения последующих процессов разложения и дегенерации тотальных репрессивных систем, и, следуя из их логике, определения перспектив трансформации этих режимов.
Тоталитаризм как парадигма. Три фаза эволюции научной парадигмы
Как всякая научная парадигма, тоталитаризм обладает собственной логикой развития и эволюции. Складывание любой парадигмы в науке начинается с накопления «аномальных» фактов – отдельных наблюдений и констатаций «отклонений» от ожидаемых явлений различного рода (вероятных, «закономерных», «типичных» в соответствии с принятыми в сообществе теориями, концепциями, учениями, являющимися основой ценностного консенсуса сообществ)
[262]. Когда масса подобных девиаций оказывается значительной, наступает понимание, что эти явления – не случайность, не ошибки описания или измерения, а устойчивые феномены, научное сообщество раскалывается, возникает группа маргиналов и возмутителей спокойствия, которые настойчиво пытаются собрать, систематизировать и обобщить не укладывающиеся в прежние концепции явления. Эту начальную стадию новой парадигмы можно назвать формированием индукционистского метода, когда доминирующей мотивацией (и научной идеологией) становится принцип: «мы собираем и описываем факты; теории рождаются из обобщения; мы не привносим в материал свои теоретические установки и посылки, они возникают из генерализации эмпирического материала».
Вторая фаза логико-методологического развития парадигмы отмечена серьезными дискуссиями о результативности и границах значимости появившихся обобщений: накопленный материал начинает сопротивляться и противоречить исходным допущениям и первичным генерализациям, которые сталкиваются между собой. Методологическая критика и самоанализ ученых вскрывают ценностную направленность отбора эмпирических обстоятельств в процессах сбора и описания материала
[263]. В ходе подобных внутридисциплинарных дискуссий становятся ясными несколько важнейших моментов научной работы, в первую очередь зависимость конституирования факта от латентных концептуальных и ценностных посылок ученого. Методологическая критика должна выявить и показать обусловленность явления, признака, характеристики, которым придается статус «эмпирического материала» (то есть полученного в соответствии со строгими критериями достоверности, проверяемости – устойчивости результата при многократных пробах и замерах при использовании данного метода), предшествующему априорным теоретическим посылкам, являющимся мотивационными критериями отбора и проверки материала. Только в рамках подобного соответствия устанавливается возможность и степень интерпретируемости данных» Разговор с небожителем», соответствия их принятым принципам объяснения. Выявление этой скрытой связи факта и определенной теории, оправдывающей значимость того или иного эмпирического обстоятельства, получает название логико-методологической процедуры верификации эмпирических результатов.
Эта фаза научной работы (экспликация неявной методической «тавтологии») достаточно короткая и неустойчивая, поскольку скоро дискуссия о значимости интерпретации подталкивает исследователей к необходимости сопоставления уже не отдельных эмпирических данных (фактов) с объясняющей их концепцией, а сопоставления имеющихся в распоряжении альтернативных теорий и концепций одних и тех же множеств или агрегатов собранных данных. Встает задача оценки объяснительной результативности отдельной теории, ее адекватности, определения границ исходных расходящихся, конкурирующих между собой концептуальных систем.
Следствием этой теоретико-методологической дискуссии внутри научного сообщества оказывается признание равнозначимой объяснительной силы разных концепций, то есть понимание зависимости факта от метода его описания (конструирования), эффект «дополнительности», требование одновременного учитывания исходной познавательной установки исследователя для оценки значимости эмпирического результата, ограниченности нашего объяснения. Иными словами, если претендующее на статус эмпирического интерпретационное высказывание или суждение не может быть опровергнуто или иначе интерпретируемо в другой системе категорий, оно расценивается как «метафизика» (или «идеология»), а значит, как не подлежащий «фальсификации» (так была названа эта методологическая процедура), внетеоретический компонент научного объяснения
[264]. Эти элементы никоим образом нельзя считать ненаучными резидуумами, которые должны быть исключены и отвергнуты. Напротив, без них никакая продолжительная (институциональная) работа в науке невозможна и непродуктивна, поскольку эти компоненты являются проявлениями в научной сфере влияния внешних социальных сил – интересов общества в научном знании, проекцией культурных представлений, партийных или групповых интересов, самих смыслов человеческой деятельности и существования. Без них собственно научная работа превращается в игру в бисер, похожую на шахматы, музыку, математику или чистую гимнастику ума.
Как только появляются первые признаки такого состояния научной дискуссии, можно говорить о наступлении третьей фазы эволюции соответствующей научной парадигмы: фазы «конвенционализма». На этой стадии ставшая чрезвычайно рафинированной, изощренной и рефлексивной внутридисциплинарная методологическая критика научилась отделять «метафизические» компоненты концепции от объясняющего тот или иной объем эмпирического материала содержания теории. Методологически это выражается в способности «взять в скобки» (как это принято у феноменологов, применить операцию «эпохе́»), отделить содержание описываемого явления от того, что определяет его существование, признание его фактичности (техники удостоверения его действительности). Это предполагает способность отделять и нейтрализовать элементы экзистенциальной предикации, которые задают статус «истинности» конкретному утверждению, от объясняемого теорией фактического содержания. Благодаря этому становится возможными согласовать между собой уже не отдельные эмпирические суждения, а теории как гетерогенные (то есть имеющие разные источники происхождения, разный генезис, разные ценностные мотивации знания) системы объяснения и интерпретации различных групп фактов, не могущих быть между собой соединенными и гармонизируемыми.
