– Смотри-ка! Они уже стали арестовывать Коминтерн
[59]!
Меня засыпали вопросами: кто я такая, откуда, сколько коминтерновцев уже арестовано. Мне стоило больших трудов убедить их в том, что я не имею отношения к Коминтерну. Однако мои страдания на этом не закончились – вскоре за мной пришел другой охранник, чтобы отвести в абсолютно темную камеру, где я осталась одна. Тогда мои нервы, уже несколько часов мучимые жестоким испытанием, не выдержали, и я стала выть от страха, словно зверь. Мой голос долгим эхом отражался от стен – я стала терять рассудок от своего повторявшегося крика. Вбежали охранники и, не применяя ко мне насилия, вернули в камеру, откуда привели несколько минут назад. Я так до сих пор и не понимаю, что означало мое короткое пребывание в этой мгле.
«Последний адрес» Николая Мацокина и Андре Сенторенс. Улица Матросская Тишина, 23/7. 2020. Фото Д. Белановского
Здание НКВД на Лубянской площади. Июль 1939. Фото Харрисона Формана (The New York Times). UMW Libraries, США
С самого утра в камере начиналась бесконечная суета. Заключенных без конца уводили, на их место тут же приводили других. Мы провожали одних и узнавали новости от вновь прибывших, это немного скрашивало наше существование. 6 ноября меня перевели в другую камеру размером двадцать два квадратных метра, где в центре стоял длинный обеденный стол со скамейками. Это достаточно тесное пространство было до отказа заполнено женщинами: их было не меньше пятидесяти. Естественно, никто не имел возможности лечь, поэтому установили очередность: каждая из нас могла одну ночь спать на скамейке, а другую – на полу.
Как-то к нам в камеру привели женщину на восьмом месяце беременности: несчастная кричала от отчаяния и рвала на себе волосы. Бедняжка оставила дома двух больных скарлатиной детей под присмотром парализованной бабушки. Эту женщину звали Рита Соловьева, она была киноактрисой и женой директора московского отеля «Интурист». Офицер, пришедший ее арестовать, видя, в каком она положении, прибег к хитрости:
– По вашей просьбе вы можете увидеться со своим мужем. Я уполномочен препроводить вас к нему, но поторопитесь…
Ничего не подозревавшая Рита последовала за ним, даже не успев одеться, не разбудив спавших малышей и не сказав ни слова матери, так как была уверена, что скоро вернется. Оказавшись в нашей камере, она обезумела настолько, что стала неистово биться головой о стену. Перепугавшись, мы стали звать надзирателей, чтобы они сжалились над этой несчастной, но они ответили, что ничем не могут помочь; единственное, что они сделали – принесли ей успокоительное.
Моей соседкой по камере была Нина, молодая студентка Института иностранных языков. Ее преступлением было то, что она познакомилась в Крыму с одним молодым англичанином, впоследствии арестованным за шпионаж. После бесконечных допросов Нину на несколько дней поместили в изолятор, откуда она вернулась в полуобморочном состоянии. Мы поняли, что ее пытали, но ей запретили рассказывать о том, что с ней произошло. В этой же камере сидела женщина по фамилии Левина
[60], жена кремлевского доктора, обвиненного в отравлении Максима Горького и его сына, а также в том, что он не смог вылечить Серго Орджоникидзе.
7 ноября в СССР отмечалась двадцатая годовщина революции. В нашей камере царили спокойствие и тишина. Никто не испытывал желания разговаривать. Каждый думал о тех, с кем его разлучили. Многие сидели, опершись локтями о стол и обхватив лицо руками. Я думала о Жорже. Он не знает о моем аресте. Что он сейчас делает? Я не знала, который час, но по струйке света, просочившейся в нашу камеру, поняла, что уже утро. Очевидно, Жорж пошел с отцом на демонстрацию, на Красную площадь, чтобы приветствовать Сталина, этого палача!
Что случилось с моей дорогой Любой? Я вспоминала, как раньше она приходила к нам с Николаем на праздники. Она должна была зайти ко мне 6 ноября. Вероятно, Люба услышит о моем аресте и будет сильно огорчена. Она знает, что может мне доверять: меня никогда здесь не заставят признаться в том, что она моя лучшая подруга. Мы с Мацокиным познакомились с ней вскоре после того, как вселились в нашу комнату. Николай хотел установить телефон, но для этого нужно было раздобыть телефонный аппарат и найти свободный телефонный номер. Он поместил объявление в газете, и спустя несколько дней к нам явилась высокая молодая блондинка. Она представилась Любой Сазоновой и предложила нам свой телефон и телефонный номер.
Вскоре мы с Любой стали близкими подругами. Мы всегда ходили вместе в кино, а летом гуляли в парке «Сокольники». Люба жила вместе с девятилетней дочкой и матерью-инвалидом в однокомнатной квартире с кухней. Она служила секретаршей в каком-то планово-техническом управлении на Преображенской улице. Однажды вечером, летом 1936 года, Люба пришла к нам обедать и выглядела очень обеспокоенной. За кофе она рассказала Николаю, что на прошлой неделе в учреждении, где она работала, арестовали сто двадцать инженеров и некоторое количество служащих. Последним был ее непосредственный начальник. Она призналась нам:
– Я боюсь… не столько за себя, сколько за маму и дочь… Николай Петрович, если меня арестуют, прошу вас, помогайте моей маме, пока ребенка не заберут в детдом.
Я попыталась, как могла, ее успокоить, но она и слышать ничего не хотела. С того момента, как после процесса над Рамзиным арестовали ее мужа, молодого инженера, Люба была уверена, что скоро сама окажется в тюрьме. Арест начальника, казалось, говорил о том, что пришел ее черед идти по стопам мужа (его посадили в 1931 году, и с тех с тех пор от него не было никаких вестей).
В то раннее утро 7 ноября я думала о том, что Люба ошибалась: под угрозой оказалась не она, а мы с Николаем. Я констатировала это без горечи: у моего Жоржа были отец и мачеха, а в случае ареста Любы ее дочь и мама остались бы без поддержки. Боже, храни мою дорогую Любу!
8 ноября в нашей камере появилось странное существо. Это была женщина, литовка, настолько маленького роста, что ее можно было принять за карлицу. Она рассказала нам, что ее муж, шофер по фамилии Каплан
[61], в 1917 году спас Ленина в Петрозаводске. В то время Ленин занимался пропагандой на Шепиловском заводе, но внезапно что-то пошло не так, и ему пришлось срочно оттуда бежать. Он наверняка был бы схвачен своими преследователями, если бы не увидел автомобиль Каплана. Каплан тогда был шофером директора завода. Ленин вскочил в авто и приказал ему:
