Именно в тот вечер, провожая меня из полпредства на рю Вожирар, Алексей признался, что хотел бы познакомиться с моей семьей. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: он готовился просить моей руки. Сидя за туалетным столиком в своей комнате, я так воодушевленно пела, что соседка поинтересовалась, что происходит.
Алексей Трефилов. 1920-е гг. АВПРФ
С 1 января мы с Алексеем уже вели себя как помолвленные. Никогда раньше я не слышала того, что он рассказывал мне во время наших бесконечных прогулок по Парижу. Его слова заставляли меня взглянуть на мир другими глазами. Моя жизнь превратилась в настоящую сказку. Не проходило и вечера, чтобы Алексей не приглашал меня в ресторан, в кино или театр. Я все больше и больше привязывалась к этому человеку и уже считала его своим будущим мужем. Мадам Кестер была в курсе моей идиллии и поощряла меня. Только Ольгу не воодушевляла перспектива моего союза с одним из ее соотечественников. Она не говорила ничего конкретно, лишь отпускала ироничные замечания. Ее предостережения были мне не вполне понятны и лишь выводили меня из себя. Через некоторое время меня спросили, не желаю ли я выйти замуж за русского? Должна признаться, я никогда не задумывалась о национальности Алексея. Для меня он был таким же, как и все остальные, я не видела причин не доверять ему. Алексей никогда не говорил со мной о политике, во-первых, потому что у нас были другие темы для разговоров, а во-вторых, потому что политика меня не интересовала. Я ничего не знала о коммунизме и, честно говоря, даже не думала о том, что мне предстоит жить среди коммунистов. Я помню, как во время прогулки вдоль Сены Трефилов сравнил ее с Москвой-рекой. Это слово – «Москва» – я нашла весьма благозвучным. Когда же мой спутник поинтересовался, не соглашусь ли я, в случае необходимости, поехать в Россию, я воскликнула, что, если потребуется, поеду за ним хоть на край света. Я была искренна. У меня, ездившей лишь по маршруту Мон-де-Марсан – Париж и обратно, идея познакомиться с Россией совершенно не вызывала отторжения, как раз наоборот. Я уже представляла, как однажды вернусь в Ланды
[3] и очарую родных своими рассказами и подарками.
Так прошла зима. Видит Бог, мне не на что было жаловаться, однако в глубине души я помнила давние предупреждения моей матушки относительно ухаживаний молодых людей и уже начинала думать, что Алексей запаздывает с предложением руки и сердца. Однако мои отношения с Трефиловым были вполне целомудренными, и я не слишком беспокоилась на сей счет. Как-то мартовским вечером, возвращаясь с работы, я поднималась по лестнице в свою комнатку, когда у входной двери Кестер с удивлением обнаружила мать Ольги, преградившую мне путь. Она взяла меня за руку и, не говоря ни слова, повела к себе. Это было странно, но за несколько месяцев общения с русскими я успела привыкнуть к тому, что моя матушка назвала бы эксцентричным поведением. Мадам Кестер втолкнула меня в гостиную, где я увидела сидевшую в кресле Ольгу, что-то невнятно пробормотавшую в ответ на мое приветствие. Я решила, что она, должно быть, не в духе или повздорила с матерью, что случалось довольно часто. Тем временем мадам Кестер усадила меня напротив и торжественно объявила, что Алексей Трефилов, в отсутствие моей матери и дабы соблюсти приличия, попросил у нее моей руки. От неожиданности у меня перехватило дыхание, кровь прилила к щекам. Сделав неуместное замечание в адрес столь церемониальной атмосферы, Ольга грубо расхохоталась. Ее мать притворилась, что ничего не слышит, и важно спросила, какой ответ она должна дать Трефилову. Естественно, я ответила, что Алексей мне чрезвычайно симпатичен, я полагаю, что он меня тоже любит и что я не вижу препятствий к тому, чтобы стать его женой. Тут мадам Кестер дала волю своей экспансивной натуре: расцеловав меня, она заявила, что очень рада моему решению и уверена, что я буду счастлива с Трефиловым. Мы смеялись и плакали, как две идиотки, в то время как Ольга вносила разлад в наш дуэт. Она назвала нас сумасшедшими, а потом начала упрекать мать в том, что та вмешивается в чужие дела. Обескураженная, моя хозяйка расплакалась, но это уже были не слезы радости. Я не понимала, что происходит. Тогда Ольга стала умолять меня подумать о том, куда я еду. Она говорила, что я даже не представляю себе, какой будет моя жизнь в СССР, если я отправлюсь туда со своим мужем, и что мне лучше выйти замуж за кого угодно, только не за большевика. Но влюбленной ли девушке прислушиваться к голосу разума! Тогда я наивно предположила, что подруга просто завидует мне, но теперь понимаю, что, будучи более здравомыслящей, чем ее мать, она догадывалась о том, что ожидает меня в случае, если я стану Андре Трефиловой. Как я могла поверить ее предостережениям, если все русские, которых я встречала, были так любезны со мной, так хорошо воспитаны? Когда Ольга наконец поняла, что не сможет меня переубедить, она вышла из комнаты. С ней ушел и мой последний шанс избежать череды грядущих несчастий.
Мне еще не было девятнадцати, поэтому на мой брак требовалось согласие матери, которой я немедленно написала. Не сомневаюсь, моя бедная матушка, не слишком понимая, что означает этот брак, недоумевала, почему бы ее дочери не взять себе в мужья француза, но, уже привыкшая к моим выходкам, не стала возражать против нашего союза. Убедить сестер оказалось труднее, особенно Мари-Луизу: грозная старшая сестра закатила мне скандал, рассудив, что если я выйду замуж за русского, то она меня уже никогда не увидит. Луиза была упрямой, но и я была такой же. Она прекрасно это понимала и в конце концов дала свое согласие. Итак, 10 апреля 1926 года в мэрии XV округа Парижа я стала мадам Алексис Трефиловой. Свидетелем с моей стороны была подруга с работы, со стороны жениха – секретарь советского полпреда Безухов. Алексей и слышать не хотел о венчании. Хотя я не была особенно религиозной, без церковного благословения этот брак, как мне казалось, был недействительным.
Свидетельство о браке Андре Сенторенс и Алексея Трефилова, выданное в Париже 10 апреля 1926 года. Из архива Жерара Посьелло
Свадебный ужин состоялся в советском полпредстве на рю Гренель. Я восхищалась подарками, которые мне преподносили, и впервые оценила приветливость, доброжелательность и радушие русских, не стеснявшихся в выражении своих самых искренних чувств. Со временем, однако, мне предстояло понять, что не все советские чиновники походили на консула. В конце банкета он произнес в мою честь чрезвычайно трогательную речь. Из вежливости гости, говорившие по-французски, продолжали объясняться на моем языке, чтобы я чувствовала себя комфортно. Но я была слишком счастлива, чтобы чего-либо опасаться.
Медовый месяц мы провели в Мон-де-Марсане. Трефилов назвал мой отчий край прекрасным, а семью приятной. Матушка и сестры пришли в восторг от того, что я смогла найти себе такого замечательного мужа. Даже Мари-Луиза вынуждена была изменить свое мнение. В тот момент и речи не было о моем отъезде в Россию, и все единодушно сочли нашу брачную авантюру радостным поворотом судьбы.
