– Ну почему вас не отпускают домой? Почему вы должны быть жертвой этой дьявольской политики?
Разумеется, эта женщина была коммунисткой, но доброе сердце делало ее исключением из правил. Она составила на меня положительную характеристику и даже зачитала ее. Иногда после работы, когда мне уже не нужно было ходить в библиотеку, она настойчиво приглашала меня в гости (рядом с «Искрой») на чашку чая, догадываясь, что у меня в доме нет никакой еды – нам уже три месяца не платили зарплату.
В мае заведующая, желая улучшить мое материальное положение, предложила мне место кассира в мужской парикмахерской. Я получала двести восемьдесят рублей в месяц, на которые прожить было невозможно. Тогда я стала поступать так же, как мои русские коллеги – в то время в СССР размер жалованья был ниже прожиточного минимума, и люди с моральными принципами быстро шли ко дну. В артели каждому работнику выдавалась карточка, называемая ведомостью, куда заносились сведения об оказанных клиентам услугах. Мы с коллегами договорились о следующем: все мелкие услуги – массаж, опрыскивание одеколоном, намыливание, укладка волос – оплачивались отдельно и не отмечались в ведомости. На случай неожиданных проверок я прятала в карман деньги, полученные за эти «особые» виды обслуживания, а по вечерам оставляла в кассе только ту сумму, которая соответствовала ведомости. В шесть часов вечера я закрывала кассу и передавала официальную выручку главному бухгалтеру. Мы делили добычу на четыре равные части. По воскресеньям и праздничным дням наши карманы бывали набиты деньгами. Разумеется, мы все держали рот на замке, иначе нам грозило двадцать пять лет каторжных работ.
Заведующего мужской парикмахерской звали Гришей. Это был молодой человек двадцати восьми лет, родом с Украины. У них с женой недавно родился сын. Однажды мы сильно понервничали, когда Гришу вызвали в милицию, но оказалось, его расспрашивали обо мне: как я работаю, разговариваю ли с клиентами, и если да, то о чем. Очевидно, советская госбезопасность соскучилось по мне.
В июле рядом с нашей артелью начались земляные работы: бригады заключенных рыли котлованы для строительства нового городского квартала. Стали поговаривать о том, что парикмахерскую закроют. Эти слухи повергли нас в отчаяние, а больше всех меня – впервые в жизни мне нравилась моя работа и особенно доход, который она приносила. Я наконец-то смогла купить платье, пару галош и отложить немного денег. Тревожные слухи подтвердились очень скоро. Нашу заведующую назначили директором продуктового магазина, и она попрощалась с нами, представив коллективу своего преемника. Новый начальник оказался не самым симпатичным человеком и тут же заявил о своем желании бриться, стричься, делать массаж и душиться одеколоном, не платя за это ни копейки. Но мы быстро поставили его на место, и он больше не переступал порог нашего заведения.
Как-то вечером, возвращаясь с работы, я шла вдоль железной дороги и вдруг услышала крик:
– Андре!
Я остановилась, прислушиваясь.
– Прощай, Андре, меня увозят, и я не знаю куда!
Я узнала голос Шуры Васильевой, но ее саму увидеть не смогла. Она находилась в одном из вагонов для скота и, должно быть, заметила меня через оконную решетку. Конвой, вооруженный винтовками со штыками, велел мне не задерживаться, и с тяжелым сердцем я была вынуждена подчиниться. Неужели эти мучения никогда не кончатся?
К середине лета бригады, занимавшиеся сносом домов, были уже в пяти зданиях от нашей парикмахерской. Я опять была вынуждена начать поиски нового места – мое зрение больше не позволяло мне работать вышивальщицей. По пути на работу я часто встречала Анну Михайловскую, теперь она занимала место старшей медсестры в яслях № 3. Выслушав меня, Анна посоветовала обратиться к новому главврачу по фамилии Мишин
[118] (Соколова вышла замуж и уволилась) с просьбой вернуть меня на работу в ясли. Я встретилась с Мишиным в понедельник, и он выразил готовность предоставить мне любое место на выбор, хоть в яслях № 3. Вот только он ничего не знал о моем конфликте с Кузьминой. Моя бывшая начальница пошла к своей покровительнице Бабошиной, уговорив ее сказать Мишину, что меня уволили из яслей по распоряжению Дома Советов. И когда несколько дней спустя я зашла к главврачу, он, даже не поднимая головы, сообщил, что вакансия уже занята – на это место только что взяли медсестру из Архангельска. Было очевидно, что он лгал, но стоило ли в этом уличать? Я бы ничего не добилась, разве только нажила бы себе нового врага. Я вернулась в парикмахерскую, думая о том, что мне еще не раз представится возможность попортить себе кровь.
Осенью газеты и радио вовсю обсуждали предстоящее семидесятилетие Сталина. В лагерях надеялись, что к своему юбилею деспот выпустит заключенных. Но вместо этого колхозников призывали работать еще усерднее, напоминая, что империалисты могут напасть в любой момент.
В октябре к нам вернулись холода. Я по-прежнему работала в парикмахерской, надеясь, что наступающая зима спасет здание от сноса. Благодаря центральному отоплению у нас было очень тепло. Уже за час до окончания рабочего дня я с тоской думала о том, что мне предстоит пройти три километра пешком до моей ледяной комнаты. Чтобы согреться перед обратной дорогой, я выпивала пятьдесят граммов водки в столовой напротив нашей парикмахерской. Как-то вечером я увидела там одного инженера с завода № 402, который ходил в нашу парикмахерскую. Уловив акцент, он поинтересовался, откуда я. Я предложила ему угадать самому. Он стал перечислять разные национальности и наконец решил, что я немка. Узнав, что я родом из Франции, мой знакомый не мог скрыть изумления:
– Какого черта вас сюда занесло? Неужели для вас не нашлось места на родине?
Я не ответила, и он понял, что значит мое молчание. Мы вышли вместе, и по дороге он сказал:
– Скоро в СССР будут праздновать семидесятилетие Сталина. Вероятно, он ждет, что ему предложат в качестве подарка переименовать город Москву в город Сталин. Грузины, должно быть, считают русских обезьянами. Мы никогда не согласимся на то, чтобы Москву переименовали. Это русский город, и он всегда будет русским!
После этого мрачного разговора мы расстались. При прощании каждый из нас приложил палец к губам, поклявшись хранить нашу беседе в тайне. С тех пор я часто видела его в парикмахерской, но мы больше не перемолвились ни единым словом, кроме банальных приветствий.
В декабре в 1-м и 2-м лаготделениях стали ходить слухи о том, что Сталин к своему юбилею якобы решил обнародовать новую редакцию Уголовного кодекса. И действительно, для поднятия морального духа в обществе из лагерей стали выпускать матерей-одиночек и беременных женщин, за исключением осужденных по статьям 58 (политическая), 59–3 (бандитизм), 7–32 (хищение, наносящее ущерб государственной безопасности) и КРД (контрреволюционная деятельность)
[119].
