– Деде… ты спишь?
Я не ответила. Тогда он наклонился и украдкой поцеловал меня в лоб. Я резко выпрямилась и грубо оттолкнула его:
– Алексей, я приехала в Москву не для того, чтобы с тобой увидеться – я хотела получить известия о нашем сыне!
– Андре… я несколько раз писал тебе. Почему ты не отвечала?
– Потому что ты меня ненавидишь! Ты один несешь ответственность за то, что со мной произошло! Ты трус, Алексей… Ты не смог меня защитить, я уж не говорю о том, что ты не защитил своего брата Василия… Вы все одинаковы, вы готовы пожертвовать кем угодно, лишь бы спасти свою шкуру…
Я не могла остановиться, так как была вне себя от ярости, я говорила еще громче, что было не принято в этом городе, где у каждой стены и перегородки есть уши. Алексей умолял меня говорить тише.
– Слушай, Андре, давай поговорим об этом завтра… Ты придешь ко мне на работу… Но ты должна знать: единственная моя вина в том, что я привез тебя в Россию… Ты думаешь, я радовался твоему аресту в тридцать седьмом? Я дал тебе самые лучшие характеристики в МГБ, даже несмотря на то, что я мог дорого за это поплатиться, особенно после ареста Василия… Меня исключили из партии на год, Андре, и это чудо, что меня восстановили, не дав умереть с голоду.
– Возможно, но не жди, что я буду тебе плакаться. Я все еще твоя законная жена, Алексей, потому что ты отказался дать мне развод по законам моей страны, и это не дает мне возможности вернуться на родину. Что ж, предупреждаю тебя, я буду приходить сюда столько раз, сколько мне захочется, и буду донимать тебя до тех пор, пока не получу то, что мне нужно. Если ты хочешь от меня избавиться, тебе лишь нужно со мной развестись, и я клянусь тебе, что вернусь во Францию как можно быстрее. А сейчас я хочу спать, уже очень поздно… А завтра еще посмотрим, буду я с тобой разговаривать или нет.
На следующий день, 4 января 1950 года, в восемь утра я ушла от Трефиловых, унося с собой фотографии Жоржа. Я поклялась написать ему после возвращения в Молотовск. Похоже, сын думал, что я умерла в заключении. На улице меня вновь ожидала моя «охрана». Я отправилась в справочное бюро МГБ на Кузнецком Мосту, чтобы узнать, где находится имущественный отдел. Дежурный чиновник сказал, что я должна выйти из здания и подняться на второй этаж соседнего дома, то есть в бывшее помещение Политического Красного Креста, куда я часто ходила просить Пешкову помочь мне организовать встречу с Мацокиным или хотя бы передать ему немного денег и продуктов. С момента приезда в Москву воспоминания не давали мне покоя.
В приемной имущественного отдела я увидела плачущую в уголке пожилую женщину. Уже много лет меня не трогали слезы, но я все же подошла к этой несчастной и спросила, в чем дело. Она ответила, что каждый месяц приходит сюда в надежде узнать что-нибудь о судьбе своих детей, арестованных МГБ три месяца назад. Я посоветовала ей подождать меня снаружи и обещала помочь, чем смогу. Также я добавила, что ей совершенно не нужно постоянно приходить сюда – здесь она никогда ничего не узнает.
Не говоря ни слова, дежурный протянул мне типографский бланк заявления. С того момента, как за мной стали следить, прятаться больше не имело смысла. Я предполагала, что после возвращения в Архангельск меня вновь арестуют, так к чему излишние предосторожности? Солдат, которому я отдала свое заявление о возврате конфискованных вещей, вежливо предложил мне вернуться к себе домой и ждать ответа от компетентных органов. Я уже тогда не испытывала никаких иллюзий, а сейчас и подавно: я так и не получила никаких объяснений о судьбе своих вещей, украденных ГПУ во время моего ареста в 1937 году.
Выйдя из здания МГБ, я подумала о том, что лучше увести ожидавшую меня пожилую даму во французскую церковь
[125], расположенную напротив Лубянской тюрьмы. По крайней мере, там мы сможем скрыться от посторонних ушей и поговорить. Моя спутница рассказала свою историю: ее сын, молодой инженер, только что женился, когда люди из МГБ арестовали его вместе с женой, и с тех пор бедная женщина ничего не знала об их судьбе. Каждый месяц она ходила в справочное бюро, где ей отвечали: «Потерпите, мы наводим справки». Я хорошо понимала, о чем идет речь, поэтому прямо сказала ей:
– Мадам, вы должны понять, что ваши дети лишены контактов с внешним миром (я не сказала ей того, что думаю на самом деле: возможно, они уже расстреляны). Напишите в Канск, в управление лагерями Красноярского края, это север Центральной Сибири, туда отправляют таких технических специалистов, как ваш сын, или лучше в Магадан, в управление лагерями Севвостлага. Обратитесь к начальнику лагеря и прямо попросите его сообщить вам, жив ли ваш сын. Не ждите, что те, кого у вас похитили, сообщат о себе – их содержат в секретном месте. Послушайте еще… Я привела вас в эту церковь, потому что за мной следит МГБ. Меня могут арестовать в любую минуту. Если вас спросят о том, что я вам сказала, ответьте честно, что я сообщила вам новости о ваших родственниках и дала их адрес. Не волнуйтесь. Их интересую я, вас они оставят в покое. До свидания и удачи…
Был полдень. Я перекрестилась перед алтарем Бога, который, кажется, покинул меня. Очень хотелось есть. Нужно было обязательно пообедать – мне предстояло еще много дел. Я планировала поехать в Бирюлево, но сначала решила съездить в Энергетический институт в Лефортово, чтобы забрать свою трудовую книжку. Я быстро перекусила и столкнулась лицом к лицу со своими преследователями. От усталости в моей голове стали роиться черные мысли. Как долго мне осталось жить? Задержат ли они меня здесь, в Москве, или дождутся, пока я вернусь в Архангельск? А, будь что будет! Тюрьма меня больше не страшит. В СССР она для меня стала настоящим родным домом.
Я вошла в метро на Оперной площади, чтобы ехать в сторону Павелецкого вокзала. Но, едва спустившись на платформу, я тут же увидела, как к моим «ангелам-хранителям» присоединилась какая – то женщина. Ситуация осложнялась: женщина могла меня обыскать, поэтому я быстро уничтожила все адреса, которые были у меня с собой. Когда в первый день я отправилась к Любе, они еще не шли за мной по пятам, и я думала, что моя подруга ничем не рискует. В тот момент, когда я уже собиралась войти в вагон поезда, двери передо мной закрылись, машинист дал свисток, и состав тронулся, увозя с собой двух моих преследователей, уже успевших сесть в соседний вагон. Несмотря на протесты недавно присоединившейся к слежке женщины, поезд ушел, и мы с ней остались вдвоем на платформе. Чтобы снять нервное напряжение, я спряталась между двумя большими панно, украшавшими станцию. Из своего укрытия я видела, как эмгэбэшница ищет меня глазами. На ее лице была написана растерянность, похоже, она боялась упустить меня из виду. Тогда я высунула голову и прокричала: «Ку-ку!» Она не смогла удержаться от улыбки. Я подошла к ней:
– Не волнуйтесь, мы хорошо поладим до возвращения ваших друзей!
Но она мне не ответила и, когда прибыл следующий поезд, посчитала необходимым сесть в тот же вагон, что и я. На Павелецком вокзале я прождала двадцать минут до прихода своей электрички. Женщина из МГБ заговорила с милиционером и стала показывать на меня. Вероятно, она попросила его следить за мной, а сама стала звонить по телефону. Пока она отсутствовала, милиционер не спускал с меня глаз. Я развлекалась, делая вид, что выхожу, и наблюдала за тем, как он нервничал. Страж порядка не осмеливался уйти со своего поста и не решался остановить меня. Наконец вернулась и женщина в сопровождении двух типов, потерявших меня в метро. В этот момент подошел поезд. Я вошла в вагон, два эмгэбэшника последовали за мной. Было полчетвертого, ехать предстояло тридцать пять минут. Чтобы продемонстрировать, как мало они меня интересуют, я затеяла разговор с одним из пассажиров, спросив, далеко ли еще ехать до Бирюлево.
