Сейчас, по прошествии трех десятков лет, понимая многое из того, что мне довелось узнать за это время, я думаю, что враждебность Ершова по отношению ко мне объяснялась тем, что я пользовалась благосклонностью полпреда и его жены.
Советский полпред Валериан Довгалевский
[11] в 1928 году был одним из самых симпатичных русских людей, каких мне довелось встречать, и к тому же человеком западноевропейской культуры. Прожив много лет во Франции до падения царского режима в России, он возвратился на родину в 1917 году. После этого он занимал несколько ответственных постов за границей, пока не сменил Раковского
[12] в Париже. Довгалевскому было около сорока. Среднего роста, тучный, приветливый и веселый, он выглядел жизнелюбом и постоянно выказывал доброжелательное отношение ко мне. Очевидно, он предвидел, чтó ожидает меня в СССР. Этому прекрасному человеку суждено было умереть от рака в Скандинавии.
Встреча В. Довгалевского (в центре) на Северном вокзале в Париже. Справа от него: дочь Ирина, жена Анна, первый советник полпредства СССР Г. Беседовский. Октябрь 1929. Фото из журнала «Иллюстрированная Россия».
Анна Довгалевская стала для меня скорее другом, чем начальницей. Она была почти ровесницей своего мужа. Анна носила короткую стрижку, и перед нежностью ее ясных голубых глаз невозможно было устоять. Она была исключительно привлекательной женщиной и одевалась с большим вкусом. Однако уже во время наших первых встреч я обратила внимание на то, что ей было не по себе от окружения, в котором она оказалась не по своей воле. Получив образование во Франции, она говорила по-французски лучше меня. Довольно часто жена полпреда приглашала меня на чай тет-а-тет. Своих соотечественников она никогда не принимала – ей претило даже обращение «товарищ». Вспоминаю, как однажды вечером, готовясь к приему на Елисейских полях, Анна поинтересовалась моим мнением относительно ее туалета. Я осыпала ее комплиментами – она и в самом деле выглядела восхитительно – и призналась, что мечтаю о таком же роскошном наряде. В ответ она с огорчением сказала, что ничего из этого гарнитура ей не принадлежит. Платье было предоставлено ей в пользование советским дипломатическим корпусом, так как у ее мужа не было средств, чтобы одевать свою жену в соответствии с протоколом, принятым на международных дипломатических раутах. Сверкавшие на шее и руках украшения были взяты напрокат, а ее собственные драгоценности давно конфискованы. Из всего ансамбля ей принадлежало только норковое манто.
У Довгалевских была пятнадцатилетняя дочь Ирина, по натуре скрытная и замкнутая девушка, понять ее было нелегко. Семейная жизнь полпреда текла спокойно до того дня, пока из Норвегии не приехала его личный секретарь Наталья Смирнова. С этого момента обстановка стала напряженной. Однажды после полудня, прогуливаясь недалеко от рю Гренель, я заметила полного господина в пальто с поднятым до глаз воротником. Мне показалось, что я узнала Валериана Довгалевского, но он был один, без охраны, и я решила, что обозналась. Вечером я рассказала об этом эпизоде Наталье, и она попросила не говорить никому, даже мужу, о том, что я видела. Это действительно был полпред – они с Натальей по обыкновению встречались в отеле. Однако шила в мешке не утаишь – вскоре о происходящем узнали все, включая мадам Довгалевскую и ее дочь. Последняя не вынесла вида своей несчастной матери и вернулась в Москву. Позднее мне довелось с ней встретиться при более драматичных обстоятельствах. У Анны Довгалевской был сын от первого брака, и она часто ездила в Россию, чтобы повидаться с ним. Наталья же во время ее отсутствия занимала место жены рядом с полпредом, не полагающееся ей по статусу. При попустительстве Валериана Довгалевского она вела себя настолько беззастенчиво (даже во время официальных приемов), что это не могло не смутить иностранных дипломатов.
Подобное поведение вызывало раздражение Москвы, которая стала требовать, чтобы Наталья заключила фиктивный брак. Этой хитрости было, разумеется, недостаточно, чтобы успокоить жену полпреда. Анна посчитала себя униженной и, рассудив, что ее дальнейшее пребывание в Париже не имеет смысла, немедленно вернулась в СССР. Ее отъезд меня очень огорчил, но я не могла винить в этом Наталью, которую очень любила.
Несмотря на описанные выше события, задевавшие меня рикошетом, моя жизнь продолжала идти своим чередом. Нельзя сказать, что между мной и Алексеем были какие-то разногласия, но в мое сердце постепенно закрадывалось недоверие. Ни за что на свете я не согласилась бы кому-то рассказать об этом, особенно своей семье: я была слишком горда, чтобы признаться даже себе в том, что совершила ошибку и сожалею.
В июне 1928 года я присутствовала на роскошном приеме, устроенном Довгалевским в честь авиатора Леваневского
[13] и не менее прославленного капитана ледокола «Красин» Самойловича
[14] – участников операции по спасению полярной экспедиции итальянского генерала Нобиле
[15].
