Когда я закрываю глаза, то из многих умерших чаще других вспоминаю Михаила Джалакармова, молодого человека двадцати пяти лет, выпускника Ереванской консерватории. Ночью 1 января 1952 года он играл нам на скрипке отрывок из вальса-миньона, и в тот момент у него началось смертельное кровотечение. Когда я облачала его в траурную одежду, мне казалось, что я собираю в последний путь своего сына. Хотя сообщать семьям о смерти близких было официально запрещено, я умолила главврача сделать исключение для матери Джалакармова. Три дня спустя в сопровождении товарищей покойного, исполнявших «Траурный марш» Шопена на инструментах, которые им было дозволено иметь, гроб прошел через лагерные ворота. За ними уже стояла мать несчастного Михаила, которую известили о его смерти телеграммой, и держала в руках букет герани – любимых цветов ее сына.
В январе 1952 года в 16-й ОЛП неожиданно приехала комиссия из ЦК партии. Только трое ее членов согласились подчиниться правилам, запрещавшим проход на территорию лазарета с оружием.
Оставшиеся снаружи слушали жалобы больных, проклинавших плохое питание и жестокость охранников, избивавших заключенных и отправлявших их в ледяные карцеры.
Вятлаг. Из архива Международного общества «Мемориал»
Вятлаг. Из архива Международного общества «Мемориал»
Приезд комиссии был ответом на желание администрации Вятлага решить ряд важных административных проблем.
1. Администрация центральной электростанции Вятлага получила из Москвы приказ снять с работы всех инженеров, осужденных по политическим статьям, и заменить их на технический персонал из уголовников. Но Вятлаг даже под угрозой отключения электроэнергии был не в состоянии найти замену для трехсот пятидесяти инженеров.
2. В Доме младенца находились более тысячи сирот или полусирот, тридцать пять женщин, имевших четверых детей от разных отцов, и семьсот беременных женщин, нуждавшихся в дополнительном питании. Но лагеря не получали никакой финансовой помощи от государства. Ежедневная рабочая норма заключенного составляла сто один процент. В случае ее выполнения заключенный имел право на получение зарплаты, но после вычета расходов на питание и охрану от этой суммы ему оставалось десять-двадцать рублей в месяц. Однако если он не выполнял свою норму, то уже ни на что не мог рассчитывать. Женщины никогда не выполняли завышенные нормы и, таким образом, находились на иждивении остального населения исправительно-трудовых лагерей.
Несмотря на то что мужчин и женщин отделяли друг от друга, последние находили способ забеременеть. Вот как это происходило.
На стройке железнодорожной магистрали Киров – Коми работало пятьсот-шестьсот женщин и такое же количество мужчин. В часовой перерыв, продолжавшийся с двенадцати до часу дня, некоторые женщины умудрялись улизнуть от надзирателей и бежали в лес на свидание с мужчинами; бóльшая часть этих женщин считала, что лучше родить ребенка, чем десять-пятнадцать лет подряд надрываться над невыполнимыми нормами. В случае беременности их освобождали от тяжелых работ почти на год. Прискорбным результатом этого стало растущее число полусирот, бесконечно пополнявших приюты.
В конце января лагерное начальство и главврачей Вятлага вызвали в 5-й ОЛП на партийное совещание, где им сообщили решения инспекционной комиссии:
1) заменить осужденных по политическим статьям специалистов – врачей, инженеров, техников, медсестер – на уголовников и отправить их в мужские лагпункты 30, 31 и 32, а женщин отправить в 3-й сельхоз;
2) запретить перевод из вышеупомянутых лагерей любых заключенных без специального разрешения МГБ или оперуполномоченного;
3) если по серьезным медицинским показаниям или при необходимости срочной операции осужденный по политической статье переводится в центральную больницу 4-го ОЛПа, то сразу после выздоровления он подлежит возвращению в свой лагпункт;
4) еще раз напоминается, что женщин необходимо отделять от мужчин;
5) женское отделение 16-го лагпункта должно быть переведено в зону для женщин с венерическими заболеваниями. Выздоровевшие пациенты переводятся обратно в свои лагпункты. Пациенты, проходящие курс лечения от пневмоторакса и активного туберкулеза, переводятся в одно из помещений, прилегающих к зоне для пациентов с венерическими заболеваниями.
Узнав об этих решениях, женщины устроили бунт, объявили голодовку, отказались от лекарств и медицинской помощи, и в течение пяти дней охранники не могли войти в их бараки. Мужчины, со своей стороны, угрожали поджечь лазарет, если заключенных объединят с сифилитиками.
В феврале 1952 года, в тридцативосьмиградусный мороз, солдаты вместе с пожарными на машинах из 5-го лагпункта вломились к нам с двумя сотнями собак и перекрыли все входы и выходы мужских бараков. Эмгэбэшники во главе с опером вошли к женщинам, которые встретили их стоя и совершенно голыми. Но разве это могло помешать им выполнить свою задачу? Несчастным женщинам пришлось голышом пройти двести метров по снегу, чтобы добраться до отведенного для них здания, под град проклятий, которыми осыпали солдат и óпера заключенные из мужских бараков. Наблюдая из окна за этим отвратительным зрелищем, я подумала, что отдала бы десять лет жизни за то, чтобы те, кто восхищается жизнью в СССР, не зная ее, приехали бы сюда на несколько дней туристами или по приглашению советского руководства и стали свидетелями этой сцены.
10 февраля, к всеобщему огорчению, от нас ушла Валентина, старшая медсестра. Ночная сестра тоже собрала вещи, чтобы отправиться в 3-й сельхоз, где нам, вероятно, скоро предстояло встретиться. Главврач предупредила, что я должна быть готова к переезду, как только прибудет моя замена. Я провела вместе с ночной медсестрой Лизой Лазаренко ее последние часы в 16-м лагпункте. Когда в 1949 году в Киеве ее приговорили к пяти годам лагерей, она была еще шестнадцатилетней школьницей. Она провинилась в том, что не донесла на своих товарищей, членов подпольной организации «Свободная Украина». Молодые девушки, входившие в эту организацию, вышивали ковры, которые украшали стены ведомств в столицах союзных республик или советских дипломатических представительств за границей. Однако только посвященные знали, что рисунок и цвет этих ковров скрывает в себе зашифрованное послание. Об этом я в свое время узнала в кировской тюрьме от одной восемнадцатилетней заключенной, являвшейся членом «Свободной Украины». Бедная девушка рассказала мне, как следователь, выбивая из нее признания в том, что она помогала партизанам продуктами, сажал ее, полуголую, на целые ночи в ледяной карцер, откуда возвращал лишь для того, чтобы посадить на стул с электроподогревом. Ее упрямство стоило ей двадцати пяти лет тюрьмы.
Вятлаг, вне всякого сомнения, самый ужасный лагерь из всех, где мне пришлось бывать. За время, проведенное в лагерях, мне доводилось встречать безнравственных и морально разложившихся людей, но и им далеко до заключенных чудовищ Вятлага. Не проходило и дня, чтобы в морг не поступало два-три трупа заключенных, обезглавленных солагерниками, охранниками или представителями лагерной администрации. Каждое утро, надевая белый халат, я крестилась, не зная, останусь ли в живых к вечеру. Мне угрожали смертью за отказ делать укол морфия уже наполовину парализованному пациенту. Заключенные заставляли меня выполнять их распоряжения, что часто приводило к смерти больного. Это правда, что от ужасных страданий больные совершенно теряли голову. Чаще всего они успокаивались под воздействием лекарства и тогда просили у меня прощения и целовали ноги. Работа в таких условиях могла сломать даже самую крепкую нервную систему.
