Наша бригада работала в теплицах, где выращивали капусту и помидоры. Мы должны были носить чернозем и навоз. Вообще-то, политическим было запрещено заниматься подобным трудом, а поскольку он, несмотря на завышенные нормы, не оплачивался, мы не слишком утруждали себя работой. Заметив нашу низкую производительность, главный агроном посадил нас на суровый рацион. В течение трех дней мы имели право только на баланду утром и вечером и четыреста граммов хлеба на весь период времени. Не сумев победить нашу инерцию, агроном пожаловался начальнику лагеря. Выговор в наш адрес был написан на черной доске в столовой в тот вечер, когда мы выполнили лишь пять процентов нормы. Всю бригаду, включая бригадиршу, отправили в штрафной изолятор. После возвращения с работы нас запирали в камерах, где верующие распевали духовные гимны, а после мы вместе молились и ложились на доски прямо в рабочей одежде, пытаясь немного поспать. Как мы и предполагали, Фаина не выдержала такого режима и через три ночи стала ломать комедию – вопить, рвать на себе волосы и устраивать такой шум, что надзиратели вынуждены были пойти за доктором. Когда вскоре и он устал от бессонных ночей, Фаине было разрешено вернуться в общий барак.
В нашей бригаде была одна несчастная женщина лет сорока, Миля Михельсон, родившаяся в Америке в эстонской семье. В США Миля работала журналисткой и не знала русского языка. В 1935 году ее стареющие родители стали тосковать по дому и вернулись в Таллинн. В 1951 году Миля, не видевшая родителей шестнадцать лет, оформила трехмесячную визу в СССР. Накануне возвращения в США ее арестовали как шпионку и приговорили к десяти годам лагерей. Поскольку бедняжка плохо владела рабочими инструментами, ее руки и ноги были постоянно опухшими. Несмотря на это, она всегда выражала желание работать, но у нее не хватало физических сил, и мы с состраданием наблюдали за тем, как она стучит топором по стволу дерева…
В июне я получила письмо от Лизы Касаткиной, работавшей в лазарете 24-го женского лагпункта. Я узнала, что Наталья Федорова вернулась из Ленинграда с пятнадцатилетним лагерным сроком, таким образом, общий срок ее заключения составил двадцать пять лет. Наталья похудела до неузнаваемости и часто впадала в депрессию, что очень беспокоило ее друзей. Лиза также писала, что они вместе были у Нины Годыревой, и та сказала, что меня скоро направят на работу медсестрой в 4-й ОЛП, в чем ее заверил главный врач.
Узнав эту новость, я запрыгала от радости и ощутила прилив новых сил. Моей соседкой по нарам была женщина, которая уже скоро освобождалась из лагеря. Ей было тридцать пять лет, но выглядела она на пятьдесят. До какого же физического состояния нас довели эти мерзавцы!
Строительство железнодорожной ветки Киров – Коми завершилось, как и планировали, в конце октября 1951 года. Теперь граница между Вятлагом и Коми АССР проходила по мосту. Все бригады, работавшие зимой на лесоповале или в карьерах, были переброшены на поля. Работники первой категории пахали землю, работники второй – расчищали почву после пахоты. Это был тяжелый труд для всех, особенно если учесть, что нам приходилось идти пешком двадцать километров туда и обратно. В лагерь мы возвращались совершенно изможденные.
В июле наша бригада получила приказ косить траву, и, так как никто из нас раньше не держал в руках косы, начальник лагеря был вынужден дать нам несколько уроков. Лично мне эта работа пришлась по душе: я сразу же скрывалась в зарослях высокой травы, ложилась на землю и отдыхала. С меня хватит, я уже достаточно поработала на СССР, ничего за это не получая!
10 июля, в десять часов вечера, меня вызвала к себе главврач. Я несколько нервничала – время вызова было не совсем обычное. Ко мне она обратились на удивление вежливо:
– Извините, что вас разбудила, но мне нужно уехать на несколько дней, а я только что получила решение о вашем новом назначении. Чтобы его утвердить, мне необходимо задать вам несколько вопросов…
Меня спросили, в чем клиническая разница между туберкулезом легких и воспалением легких, между первыми симптомами дизентерии и тифа. Когда я дала правильные ответы, врач сообщила мне, что через несколько дней меня переведут из сельхоза № 3 в Дом младенца 4-го ОЛПа. Можно представить, какая радость меня охватила!
18 июля начальник учетно-распределительного отдела сообщил, что завтра я отправляюсь в санотдел 4-го ОЛПа в качестве «пациента-консультанта».
Утром перед моим отъездом я попрощалась с подругами из своей бригады. Мы со слезами расцеловались, каждая пожелала мне удачи и скорейшего освобождения. Передо мной колоннами шли на работу бригады – не менее трех тысяч женщин. Все они знали о моем отъезде и махали мне руками. Вскоре я осталась одна в опустевшей зоне. Ко мне подошла Белла и до самого конца не отпускала меня ни на шаг. Она все хотела приготовить мне горячий чай и проводить до самых ворот. Медсестра поручила мне позаботиться о пяти пациентах, также отправлявшихся в 4-й ОЛП, где их должны были прооперировать. Грузовик довез нас до железной дороги. Так, 19 июля 1952 года, в одиннадцать часов утра, я покинула территорию сельхоза № 3 и больше никогда туда не возвращалась.
20. 4-й ОЛП
19 июля я стояла перед дверью лазарета 4-го лагпункта. Прежде чем разрешить мне войти, начальник учетно-распределительного отдела попросил назвать причины моего приезда. Дело в том, что политическим было запрещено посещение лазарета 4-го лагпункта, если только не произошел какой-то серьезный случай или не проводилась серьезная хирургическая операция. Я ответила, что состояние моего здоровья признано неудовлетворительным, поэтому мне необходимо каждый месяц проходить медицинское обследование. Изучив мои бумаги и справки, он меня пропустил.
Когда я уезжала из сельхоза № 3, ко мне подошла молодая девушка и попросила передать письмо для своей матери, Риммы Слуцкой, работавшей в лазарете 4-го лагпункта. Моя соседка по нарам, жена бывшего советского посла в Турции, также попросила передать записку одному из своих друзей, инженеру Маевскому, отбывавшему срок в том же лагпункте.
У первой же встречной я спросила, где можно увидеть Слуцкую, и меня сразу провели к ней. Это была довольно полная женщина лет пятидесяти, москвичка, с курчавыми волосами и чудными черными глазами. Она работала медсестрой в кабинете электрофизиотерапии. Обрадовавшись весточке от дочери, она удивилась тому, что мне удалось вырваться из сельхоза № 3, и предложила жить вместе с ней в крошечном закутке между рентгеновским кабинетом и кабинетом электрофизиотерапии. За чаем Римма поведала мне свою историю. Потеряв мужа и оставшись с двумя детьми – Беллой (это она передала через меня письмо матери) и Борисом, она второй раз вышла замуж. В то время ее дети уже выросли, и она оставила им свою комнату, а сама перебралась жить к мужу, мужскому портному. Белла, студентка института иностранных языков, изучала английский, а Борис заканчивал десятый класс школы.
Борис Слуцкий был комсомольцем. Интеллектуально развитый и любознательный юноша, он слишком живо интересовался политикой. Будучи секретарем комсомольской ячейки, Борис обсуждал с друзьями так называемое дело врачей
[150], в которое ни он, ни его товарищи не верили, несмотря на признания самих арестованных.
