Доктор Калимбах был намного моложе, ему было не более тридцати пяти лет. Он проживал в Вятлаге вместе со своими ссыльными родителями, этническими немцами.
Доктор Литвинов несколько раз ходатайствовал о моем переводе в детское отделение, но до тех пор, пока Салма не окрепла настолько, чтобы вернуться к работе, об этом не могло быть и речи.
По вечерам, когда у меня появлялось немного свободного времени, я заходила к инженеру Маевскому. Из наших бесед с ним я узнала, что его брат был крупной фигурой советской авиационной промышленности. Мы беседовали о Париже, о котором он сохранил прекрасные воспоминания. К нам часто присоединялась Римма, и во время наших чаепитий у нас возникало иллюзорное ощущение свободы, мы чувствовали себя как дома. Этим посиделкам суждено было скоро закончиться – лагерное начальство получило из Москвы распоряжение отделять мужчин от женщин, оно распространялось не только на заключенных, но и на медперсонал.
5 октября Салма заступила на работу, а меня по распоряжению доктора Литвинова назначили на работу в Дом младенца. Литвинову, уроженцу Ростова, было сорок лет, на воле у него остались жена и шестилетняя дочь. В 1941 году он попал в плен к немцам и всю войну проработал в немецких госпиталях. Из плена его освободили советские войска, но в 1950 году он был арестован МГБ и приговорен к двадцати пяти годам лагерей за сотрудничество с врагом.
В Доме младенца я обрела новых подруг – Елену Корликову и Нину Смирнову. Елена была привлекательной двадцатипятилетней женщиной, уроженкой Львова, вышедшей замуж за эмгэбэшника, служившего в советских оккупационных войсках в Германии. Она с трудом выносила советский режим во Львове и совершила ошибку, признавшись в этом своей подруге. Та тут же донесла властям, что Корликова только и мечтает о том, чтобы уехать из СССР. Елену немедленно арестовали и дали десять лет лагерей. Ее муж отказался с ней разводиться, тогда его уволили из органов и исключили из партии. Чтобы выжить, он устроился простым рабочим на стройку, а свой очередной отпуск использовал для того, чтобы ездить с маленькой дочкой на свидания с женой. Елена работала в детской больнице, которой заведовал профессор Неманис.
Елена была брюнеткой, а Смирнова блондинкой. Нина была немного старше своей подруги, ей было чуть за тридцать. Она родилась в Риге, куда ее родители бежали после Октябрьской революции. Отца арестовали в 1946 году как врага народа, осудили на десять лет лагерей, и вскоре он умер в Вятлаге. Его жену сослали в Якутск вместе с Ниной и ее младшей сестрой. Нина училась на инженера-геодезиста, но вынуждена была бросить институт, чтобы найти работу. Она была комсомолкой, и секретарь комсомольской организации назначил ее на должность бухгалтера одного из государственных банков. Однажды во время ревизии в какой-то папке обнаружился чек на сто тысяч рублей с ее подписью, но Нина не могла припомнить, чтобы его подписывала. Ее немедленно уволили, а спустя какое-то время осудили на десять лет. После успешной сдачи экзаменов Нину назначили старшей медсестрой, и она каждый месяц отправляла по двести рублей своей матери в Якутск. Эти деньги Нина получала, сдавая кровь для пациентов или жертв несчастных случаев с сильным кровотечением.
Друзья оказывали мне моральную помощь, но материально моя жизнь была чрезвычайно тяжела – все время ощущался недостаток еды. Если бы у меня были деньги, я покупала бы хлеб, но их у меня не было…
Когда доктор Мария Степанова вернулась из отпуска, я напомнила доктору Литвинову, что хорошо бы включить меня в штатный список, поскольку я работала медсестрой на положении пациента. Если меня включат в штат, то это, во-первых, будет гарантией того, что меня не отправят обратно в сельхоз № 3, а во-вторых, я буду получать восемнадцать рублей в месяц. Мария Степанова отнесла мое личное дело начальнику учетно-распределительного отдела. В лагерях на должности начальника учетного отдела обычно сидел человек опера. Как потом оказалось, я должна была дать ему сто рублей, чтобы избежать проблем. Но я этого не знала, и, более того, у меня не было ни копейки, поэтому он, вместо того чтобы внести меня в штат медицинского персонала, сообщил в сельхоз № 3, что я уже выздоровела и за мной может приехать конвой.
5 декабря, в восемь часов вечера, я встретила Фаину Каминскую, только что получившую известия от своей больной дочки. Фаина была еврейкой, родом из Ленинграда, ей не было еще и сорока. В 1948 году ее вместе со всей семьей выслали по обвинению в причастности к еврейскому заговору против Сталина. Замужем за русским, Фаина была лишена возможности жить вместе со своим супругом, инженером Молотовского завода. Сама она жила в Березниках, работая бухгалтером на лесопилке. Незадолго до родов она поехала к мужу, чтобы вместе купить белье для их будущего ребенка. Когда она вернулась, ее арестовали за самовольный отъезд и приговорили к трем годам лагерей.
Фаина сказала мне:
– Андре, предупредите немедленно Замбахидзе о вашем отъезде. Начальник учетного отдела только что принес мне списки женщин, подлежащих отправке завтра рано утром. Вы тоже в этих списках. Вас отправляют в сельхоз № 3. Только Замбахидзе может помешать этому.
Обескураженная, я побежала к Литвинову и рассказала о нависшей надо мной угрозе. Доктор отправился к Замбахидзе, но тот уже несколько дней лежал в постели с туберкулезом. Главврач коротко ответил:
– Она не поедет.
Я провела ужасную ночь, хотя Елена и Нина уверяли меня, что словам Замбахидзе можно верить. И действительно, в шесть часов утра, в момент моего отъезда главврач подошел к начальнику учетного отдела, потребовал у него мои документы и знаком дал мне понять, что я могу вернуться в барак. С тех пор меня никто не беспокоил. Узнав о случившемся, Мария Степанова вызвала к себе начальника учетно-регистрационного отдела, прилюдно устроила ему выволочку и запретила заниматься в будущем учетом медицинского персонала. Я радостно повторяла русскую поговорку: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Утром 1 января 1953 года мы пожелали друг другу счастливого нового года. Но мы хорошо понимали, что это всего лишь слова. На что мы могли надеяться? В довершение ко всему, как будто для того, чтобы уже окончательно развеять наши иллюзии, к нам прибыл огромный этап заключенных, от которых отказался сельхоз № 6: там для них больше не было места. Эти несчастные были ужасающе грязны. Я поделилась местом на нарах с молодой женщиной-врачом, осужденной за то, что, соблазнившись парой резиновых сапог, она согласилась сделать аборт девятнадцатилетней продавщице. Та на радостях проболталась, а врача арестовали и приговорили к восьми годам лагерей по статье 142 Уголовного кодекса
[155].
