– Андре, я боюсь, что ты лезешь в самое пекло…
– Возможно, но уже поздно давать задний ход. Я выдержала все эти тюрьмы и лагеря только потому, что хочу когда-нибудь вернуться к себе на родину. Понимаешь, Рита, я лучше умру, чем буду жить, зная, что никогда не увижу Францию.
10 января я в последний раз пошла в лазарет, чтобы поцеловать несчастную Марию Кузнецову, даже не отреагировавшую на мое появление. Она уже, похоже, не слышала, что я ей говорила. Одна из медсестер сказала мне, что ее собираются отправить в Киров, где она проведет остаток своей жизни.
Поскольку мое освобождение приходилось на воскресенье, отъезд был отложен до понедельника. У меня было право требовать по двадцать пять рублей за каждый день, проведенный в лагере после освобождения, поэтому мне не позволили задержаться: как раз в тот момент, когда я прощалась с доктором Калимбахом, за мной пришли охранники, спешно потащили к выходу и вытолкнули наружу, не дав опомниться. К счастью, со мной были мои вещи. Но я вышла из 4-го лагпункта, не получив возможности попрощаться с друзьями.
Итак, я свободна. Я была словно пьяной, до моего сознания еще не доходило, что мне больше не нужно бояться опера и охранников, что отныне я могу делать то, что хочу. Получив от главврача Вятлага Мясникова справку о том, что я работала медсестрой, я пошла к 5-му лагпункту, административному центру Вятлага, называемому Волосница. Я увидела два магазина, булочную, больницу, лазарет, кинотеатр и колхозный рынок. Проголодавшись, я зашла в столовую и взяла там рассольник и треску в томате. На углу улицы стояло огромное здание, а чуть вдалеке от него, на площади, возвышался памятник Сталину. Было очень холодно, и я зашла погреться в здание, полагая, что это библиотека. Внутри меня встретила охрана: оказалось, я попала в здание МВД и областного комитета партии. Излишне говорить, что я вылетела оттуда без лишних вопросов. Свою последнюю ночь в Вятлаге я провела у подруги, освободившейся раньше меня. Она накормила меня вкусным супом. Это был первый вечер за многие годы, когда меня не заставляли ложиться спать в установленное время!
12 января я добралась до станции. Лаборатория Риты находилась рядом с железной дорогой, и мы смогли поболтать по-французски в ожидании поезда. Мы попрощались, прекрасно осознавая, что больше никогда не увидимся. В 10.50 я выехала из Вятлага и в два часа дня вышла на станции Фосфоритная, где на ужасном морозе мне предстояло до семи часов вечера ждать поезда на Киров. Я настолько устала, что растянулась на полке и почти тут же заснула. В 13.18 мы приехали в Киров. Мне еще пришлось ждать до двух часов следующего дня прибытие ленинградского поезда на Вологду. Я провела ночь на скамейке, радуясь, что мой организм адаптировался к холодам. Вологодский поезд был таким переполненным, что я стала задыхаться. Мы доехали до конечного пункта 15 января в 13.00, а 16 января в 8.00 я вышла в Архангельске, откуда меня этапировали четыре года назад. Я стала наводить справки о судьбе Нади Павловой и узнала, что ее сослали в Вельск. В 14.45 я выехала в Молотовск, куда прибыла в 17.30. Я немедленно направилась к своему бывшему дому на Транспортной улице и постучалась в дверь комнаты 12, где жила моя подруга Августина Субботина. Когда она увидела меня, ее глаза сделались круглыми как блюдца, и она бросилась мне на шею, не успев даже представить своему мужу. Узнав о моем приезде, ко мне пришли все старые друзья, за исключением Анны Голубцовой и управдома Нины Мамоновой, в чьем ведении находилась домовая книга с именами всех жильцов нашего дома. Чтобы не доставлять неприятностей Августине, я отправилась к Нине Мамоновой. Когда я вошла, она вся оцепенела, будто увидела привидение. Не дав ей времени опомниться, я тут же пошла в атаку:
– Какая встреча, моя дорогая! Вы, очевидно, не ждали моего возвращения, ведь так? А я вот вернулась! Сообщаю вам, что я временно проживаю в двенадцатой комнате, а так как я реабилитирована, то намерена поселиться в Молотовске и возвратиться в свою бывшую комнату, которую вы у меня отобрали. Я также хочу вас поблагодарить за лживые показания, которые стоили мне четырех лет жизни. Я с удовольствием узнала, что ваш муж сидит в лагере.
Побледнев, Нина поднялась и ответила мне дрожащим голосом:
– Если вы имеете право жить в Молотовске, то его нужно подтвердить, иначе в понедельник вам придется отсюда уехать!
– Спасибо за любезность, дорогая Нина Мамонова, и до понедельника!
Вернувшись к Августине, я встретила у нее Анну Голубцову, она во время моего следствия в 1951 году дала показания о том, что я ненавижу русских. Это во многом повлияло на мой приговор. И Анна еще имела наглость прийти ко мне! Не дав ей вымолвить ни единого слова, я спросила:
– Вы здесь, вероятно, для того, чтобы услышать мою благодарность за ваши показания против меня, которые вы дали в 1951 году?
Она быстро развернулась и вышла из комнаты.
Сведя небольшие счеты с соседями по Транспортной, 13, я спросила у Августины, что произошло с момента моего отъезда 22 февраля 1951 года. Она рассказала о том, что ее тут же вызвали в милицию, где в кабинете на первом этаже некий сотрудник органов, отказавшийся представиться, посоветовал ей отвечать откровенно на его вопросы, если она не хочет понести наказание в соответствии со статьей 92 Уголовного кодекса
[164].
– Вы знакомы с Сенторенс?
– Да.
– Она говорила вам, что хочет вернуться во Францию?
– Да.
– Она говорила вам, что во Франции живут лучше, чем в СССР?
– Нет.
– Вы лжете! Вы прекрасно знаете, что Сенторенс ненавидит советскую власть и русских. Во всяком случае, она в этом сама призналась.
– Это неправда! Никогда мы с Сенторенс не говорили на эту тему!
– Тогда о чем вы говорили?
– Обо всем, кроме политики.
– Почему же вы не пришли к нам и не предупредили о том, что Сенторенс хочет вернуться во Францию?
– Я не знала, что вам нужно сообщать о переезде из одного места в другое.
– Вы что, издеваетесь надо мной? Вы думаете, я поверю, что вы не знаете о том, что Франция – иностранная держава с буржуазным мышлением?
– Я этого не знаю.
– Ну, это уже слишком! Вы смеете утверждать, что не знаете, что Франция – это иностранное государство?
– Да. Я никогда не выезжала из своей родной Коноши даже в Архангельск, а вы спрашиваете меня, знаю ли я Францию и где она находится.
Августину отвели в карцер, чтобы она подумала. Через полчаса следователь опять вызвал ее и спросил, настаивает ли она на своих показаниях. Августина ответила утвердительно, и тогда он отправил ее домой, добавив, что вызовет позже, однако с тех пор она больше о нем не слышала.
