17 апреля я получила, впервые за семнадцать лет, письмо из Франции. Жанна писала, что все члены нашей семьи живы, за исключением матери, умершей в 1937 году. Сестра прислала мне все необходимые бумаги и обещала в ближайшее время выслать фотографии. Теперь нужно было найти нотариального переводчика, но в Молотовске такого не было, и мне пришлось ехать в Архангельск, где я узнала, что документы подобного рода могут перевести только в Москве, в Министерстве иностранных дел. Мне ничего не оставалось, как отправить туда мои документы, что я и сделала 29 апреля.
Первого мая был выходной день, и по случаю праздника каждому из нас выдали по три кило муки, кило сахара, пол-литра масла, фунт свежего мяса и мороженую треску. Можно было достать и сливочное масло, но по шестьдесят рублей за килограмм. Чтобы все это купить, нужно было отмечаться в очереди три дня, магазины работали до полуночи. Повсюду слышалась ругань баб и мужиков, боявшихся, что им не достанется водки.
Найти куклу, произносящую слово «мама», в Молотовске оказалось невозможно, поэтому я послала деньги Любе, чтобы та поискала эту игрушку в Москве.
Я получила от Жанны фотографии нашей семьи, и из того, что она мне писала, я поняла, что жизнь во Франции не сильно изменилась с момента моего отъезда; а еще я поняла, что в мире не знают, как живут в России. Из Москвы вернули мои документы: оказывается, сперва они должны быть заверены иностранными властями и только потом переведены. Теперь мне нужно было послать бумаги обратно в Министерство иностранных дел с просьбой переправить их во Францию для нотариального заверения.
Несмотря на предупреждение МВД, я написала письмо во французское посольство с просьбой выслать мне бланк заявки на репатриацию – теперь, когда моя сестра Жанна знала о моем желании вернуться, я находилась в меньшей опасности. Я предполагала, что если вновь исчезну, то моя семья потребует провести расследование.
В июне газеты и радио только и говорили о предстоящем визите в СССР президента Неру
[165]. Но его, разумеется, не пустят в Прибалтику, девяносто процентов населения которой подверглось депортации
[166].
Ему не покажут и поволжских немцев, которых с 1941 года отправили в бескрайние леса Архангельской области, изолировав от всего мира.
Срок действия моего паспорта истекал через несколько дней – надо было подумать о том, чтобы его продлить. Маулиной не было, а ее заместитель заявил:
– Полагаю, вам не имеет смысла получать бессрочный паспорт, так как вы готовитесь к скорому отъезду во Францию. Полгода вполне достаточно.
Я готова была его расцеловать.
Выйдя из кабинета, я столкнулась с Мартыновым, бывшим начальником Молотовского управления МВД, в гражданском костюме с иголочки. Увидев меня, он улыбнулся, поздоровался и взял меня под руку:
– Пойдемте, Сенторенс, я вам представлю своего преемника.
Поднимаясь на второй этаж, Мартынов заметил:
– Я знаю, что вы хотите вернуться во Францию, но предупреждаю вас еще раз: соблюдайте правила. Вообще-то я не понимаю, почему вы так стремитесь вернуться к себе на родину, где свирепствует ужасная безработица! А здесь у вас есть работа, и никто вас больше не побеспокоит. Вы же понимаете, что я имею в виду, не так ли?
Я лишь улыбнулась в ответ: я слишком хорошо знала этого человека.
В кабинете, который мне никогда не забыть, Мартынов представил меня новому начальнику управления МВД Молотовска. Я не преминула напомнить Мартынову, что 22 февраля 1951 года, в десять часов утра, мы вот так же сидели вместе в этом кабинете, и в тот момент я и представить себе не могла, что отправлюсь в тюрьму за шпионаж в пользу Франции на основании голословных показаний, которые на меня дали он и Маулина. Мартынов тут же поднялся, заявив, что это неправда, но я ему возразила, что его лжесвидетельства по-прежнему находятся в моем деле и что он не сможет удалить их оттуда.
Выходя из кабинета, я на прощанье сказала Мартынову:
– Вы славно поработали с Дируговым в тот день, когда вы меня арестовали и упрятали в архангельскую тюрьму, там вместе со мной в камере сидел архитектор, который ее построил.
Мы расстались довольно холодно, и я больше никогда не встречала Мартынова. Что касается его преемника, то каждый раз, когда наши пути пересекались, он делал вид, что не узнает меня.
Мне сообщили, что мой сын Жорж уехал в научную командировку на остров Диксон, на север Западной Сибири. Я, не зная адреса, отправила ему письмо на этот остров.
В июле я послала запрос на визу в посольство Франции в Москве. Очевидно, ответ можно было ждать месяца через три, и к октябрю этот вопрос должен был решиться.
5 июля, по приказу Кремля, Министерство здравоохранения известило всех главврачей о том, что они обязаны отправить весь медицинский персонал на трехдневные курсы по оказанию первой помощи населению в случае атомной войны. Эти занятия проводили с нами военные в бункере на улице Рудина.
В Молотовске жизнь шла своим чередом, и главной проблемой по-прежнему оставался поиск продуктов. В какой-то момент полностью исчез сахар. Купить недостающие продукты можно было только на колхозном рынке, но они продавались по таким заоблачным ценам, что никто не мог себе их позволить. В среднем рабочий зарабатывал 600–800 рублей в месяц, уборщица – 320 рублей, продавщица в магазине – 300–350 рублей, сдельный рабочий – 600–650 рублей, неквалифицированный рабочий – 500–600 рублей, медсестра – 375–425 рублей. Из этого заработка надо было еще вычесть налоги и облигации, составлявшие десять процентов от зарплаты. Цены же были примерно следующими: яйца – 20 рублей десяток; зеленые яблоки – 20 рублей кило; свежая свинина – 35–40 рублей кило; засоленная свинина – 50–60 рублей.
Как-то один военнослужащий, чей ребенок ходил в наши ясли, сказал мне, что едет с семьей в Москву на несколько дней. Я попросила его зайти к Трефилову и взять у него точный адрес Жоржа, а также копию моего свидетельства о разводе. Капитан, фамилия которого была Данилов, обещал сделать все возможное, чтобы выполнить мои поручения.
В то лето 1955 года радио беспрестанно призывало ехать на целину в Казахстан. Дикторы объявляли, что в стране открылись пункты, готовые пойти навстречу желаниям добропорядочных граждан поиграть в пионеров. Но, несмотря на якобы проявляемый энтузиазм, мужественных коммунистов мобилизовывали в организованном порядке и отправляли на целину независимо от того, хотели они этого или нет. В числе тех, кого записали добровольцем в Казахстан, оказались муж почтальонши Нины Головачевой (до этого он работал механиком на заводе № 402) и муж уборщицы из наших яслей, работавший столяром.
