– Выпей, это вода. – Он протягивает мне бокал, и я киваю в знак благодарности.
Делаю несколько глотков, но это не помогает. Хочется скулить и орать, потому что тогда не было возможности. Я вырос, оказывается, так и не пережив свою личную потерю, и вот теперь рядом с Дугласом вспоминаю и переживаю заново каждую секунду той ночи. Это так остро.
– Гонсало вернулся под утро. Помню, что светило солнце… очень ярко, а я сидел за домом, смотря перед собой, и ничего не чувствовал, кроме страха. Я слышал его крик и плач, как пришли наши знакомые и звуки серен полицейских машин. Слышал, как меня зовут, но боялся выйти. Я был свидетелем, и меня тоже могли убить. Меня бы убили. В то время я словно выпал из реальности. Я сидел на земле, а потом почувствовал, что кто-то несёт меня. Это была Руфи, как потом оказалось. Она плакала и бежала со мной на руках к своему дому. Я часто отключался. Пришёл Гонсало, о чём-то расспрашивал меня, но я молчал. Снова стало темно. Руфи обнимала меня и пыталась накормить. Темно. Помню Гонсало, принесшего документы и деньги для нас с Руфи. Он сказал ей, что мы должны уехать и оформить опекунство надо мной. Он обо всём позаботится. И мы уехали. Оказывается, прошёл месяц со дня гибели моих родителей. Я не помню, были ли похороны, или меня попросту на них не взяли. Я не помню этого, но зато хорошо помню, как их убили. Гонсало отомстил им через два года. Я слышал, как Руфи говорила с ним по телефону и просила его приехать к нам, но он упивался своей властью и не собирался с ней расставаться. Сейчас он глава наёмников и убийц. Гонсало такой же, как и те, что насиловали нашу мать и выпотрошили отца. Он ничем больше от них не отличается и кончит так же, как они. Понимаешь, Дуглас, я знаю, что такое потерять родителей и горевать о том, что их больше не вернёшь. А если бы попытался помочь им, то мы бы все погибли. – Отставляю бокал воды на столик и поворачиваюсь к нему всем корпусом.
– Это так ужасно, Дуглас. Так ужасно, – шепчу, истерично прыская от смеха.
– Ты слышишь? Я… я рад тому, что их убили, раз так думаю. Я живой и здесь, в Америке, а они нет. Я выжил благодаря отцу и Руфи, а если бы всё было иначе, то меня тоже убили бы в ту ночь. Просто так… потому что я Диаз. Убили бы, и мне было страшно. Я сбежал, как трус, только бы меня не тронули. Убежал и сделал это снова, перебравшись сюда. Какой же я ублюдок… я…
– Тьяго, это нормально. – Дуглас касается моей руки, а я хватаюсь за его, мотая головой и придвигаясь ближе.
– Нет… нет, это ненормально, Дуглас. Это страшно. Я же любил их, понимаешь? Клянусь, что любил их. Они были замечательными, а сейчас… рассказав всё это, увидел, что я просто законченный ублюдок, бросивший свою семью умирать, лишь бы самому жить. Я выбрал свободу и так гордился ей, пока… прямо сейчас не понял, что сделал. Я спрятался, Дуглас. Я…
– Тебе было девять лет, Тьяго. Девять чёртовых лет, ты был ребёнком. И любой ребёнок, увидев подобное, убежал бы и спрятался. Ты правильно всё сделал. Ты выжил, и это задача любого человека бороться за собственную задницу. Ты…
– Но родители? Они же тоже имели право на жизнь. Как можно… Боже, я такой ублюдок. Мне так противно, так противно. – Мотаю головой, ужасаясь тому, что Дуглас меня не осуждает, а наоборот, убеждает, что я всё сделал верно. Не так. Я трус. Я запуганный урод, который изначально был с отклонениями. Я больной, весь больной и недостоин радости в этой жизни. Я так себя ненавижу.
– Тьяго, посмотри на меня. Давай смотри на меня и дыши. У тебя снова начинается приступ паники. Смотри на меня и дыши.
Дуглас обхватывает моё лицо руками, и я только сейчас понимаю, что задыхаюсь. Кислорода опять так мало и много одновременно.
– Дыши, тигрёнок. Дыши, всё позади. Ты жив, и это главное. Плевать, каким образом. Ты сам сказал, что погиб бы, так радуйся тому, что живёшь так, как хотел твой отец. Ты выбрался.
Кислород начинает нормально поступать в лёгкие. Нормально? Нет. Он задерживается где-то в горле, превращаясь в раскалённый шар, окидывающий лицо горячим воздухом. Словно удар.
Дуглас. Тот самый, грубый, невежливый, холодный хам, прикасается к моему лицу настолько нежно, стирая слёзы со щёк, что это превращается в какую-то абсолютно ненормальную реальность. Я в ней смотрю на него во все глаза и вижу самого красивого мужчину во всей вселенной. Я вижу тепло там, где его не должно быть. В его взгляде. Чувствую слишком много в данную минуту, чтобы соображать адекватно, ведь его лицо очень близко, и я втягиваю в себя аромат виски вместе с его дыханием.
Вот чёрт…
Глава 19
Я мог бы своё состояние лёгкого дурмана в голове списать на близость Дугласа. Я мог бы выдумать для себя сотни причин, по которым сейчас хочу поцеловать его. Я мог бы… но причин, почему Дуглас так близко стоит сейчас ко мне и так ласково потирает моё лицо, не найду никогда. Я не верю самому себе и тому, что чувствую сейчас. Я не верю… Видимо, Дуглас тоже. Его руки внезапно исчезают с моего лица. Взгляд вновь становится стальным и холодным, злым и отталкивающим.
– Я… прости, я…
Из горла Дугласа вырывается странный, гортанный смех. Он поднимается с дивана, и по моей коже от этого жуткого звука проносятся мурашки, словно злодей вышел на охоту и вот-вот наставит на меня ружьё.
– Тебе никогда не переплюнуть меня в жестокости, Тьяго. Ты даже в этой ситуации остаёшься тошнотворно милой зверушкой, а я не испытываю ничего, кроме отвращения и настоящей, живой и лютой радости от их смерти, – бросает Дуглас, поворачиваясь, и подходит к бару с алкоголем. Его ухмылка пугает. Что случилось? Клянусь, что всего несколько минут назад я видел рядом с собой другого человека. А теперь снова гад.
– Не пей…
Но он уже налил себе полный бокал виски и залпом, чёрт возьми, залпом осушает его. Прикрываю на несколько секунд глаза, вырвавшийся из груди вздох наполнен горечью. Начинается очередная запойная ночь. Чёрт.
– Ты не такой, Дуглас. Не пей. Это не поможет. Почему радость внутри тебя? Ты прикрываешься ей сейчас, чтобы никто не понял, что ты чувствуешь на самом деле? Такое бывает, я тоже…
Дуглас замахивается, и бокал летит в сторону, а я отпрыгиваю к дивану. Слышу звон разбитого бокала, и вижу его злобный взгляд.
– Не выдумывай для меня неправдоподобных, блядских оправданий, Тьяго. Я не имею сердца. Оно уже давно превратилось в камень. Оно такое с рождения. И ты никогда не сможешь разбить его так же, как это тонкое и изящное стекло. Никто не смог. Ты и подавно. Растопить камень невозможно. Так что я такой же ублюдок, как и те, что убили твоих родителей. Я безжалостен. Я бессердечен. Я циничен. Мне не стыдно, ясно? Вот… ты хотел знать причину. Мне не стыдно. – Хватая бутылку, Дуглас делает из неё глоток, и снова раздаётся жуткий смех.
– Не стыдно мне, слышал? Ни хрена не стыдно и не будет. Ты говоришь о свободе, да, Тьяго? Так вот, без них я стал свободным. Думаешь, мне хорошо было с ними? Нет. Ни разу. Я даже не их сын. Я просто сирота. Приёмный нахлебник, которого они незаконно купили у девчонки и затем представили своим сыном. Они всех обманывали, и даже мои крёстные не знают о том, что на самом деле я не имею никаких прав на всю эту роскошь. Но знаешь, что я сделал, когда узнал, что их больше нет? Первое, что я сделал? – Он приближается ко мне, размахивая бутылкой. Весь сжимаюсь, опасаясь этой чёртовой бутылки и отрицательно мотаю головой. Я даже не успеваю переварить информацию, как долбанная бутылка уже летит в стену, и запах алкоголя насыщает в воздух вокруг нас.
