– Он тебя совратил? – тихо спрашиваю.
– Ни хрена. Это был я. Я совратил его. Мне исполнилось шестнадцать, и я уже знал, что со мной не так. Я был геем. На каникулах я отказался ехать с родителями на острова, чтобы провести там лето со всей семьёй и друзьями. Мартин нехотя согласился за мной присмотреть, хотя у меня были няни и прислуга. Я добивался этого. Когда остался один, то позвонил ему и сказал, что мне очень плохо, меня тошнит и рвёт, я не могу встать, не могу ходить, мне нужна помощь. Была ночь. Я помню её. Меня трясло от возбуждения. Меня колотило от желания узнать, что будет дальше. Мартин приехал напуганный, изнурённый после ночных дежурств и увидел, что я в порядке. Он отчитывал меня. Ругал и матерился так, что у меня срывало крышу от этой грубости и злости. Мне понравилось. Мартин сказал, что знает, зачем я это сделал. Пытался мирно поговорить со мной, объяснить, что прекрасно меня понимает, потому что сразу понял, что я гей, что он сам такой же и готов мне помочь. Но я должен всё скрывать, ведь в то время и в той семье подобное было неприемлемо. Я согласился с условием, что он меня научит всему. Мартин отказался. Я сходил с ума всё лето. Попадал в аварии, напивался, устраивал драки и оказывался в полицейском участке. Мартин меня отовсюду вытаскивал, пытался образумить, а я копировал его поведение. Его слова. Его ругань, которая меня возбуждала. Я издевался над ним ещё два года. Я соблазнял его. Он был моей целью. Никто меня больше не интересовал…
– Как маньяк, – шёпотом вставляю.
– Да, как псих, желающий только одного. Добиться своего. И я добился. В восемнадцать. Я совратил его. Опустился на колени и сосал ему, пока он не сдался. Мартин был моим. С этого момента у меня началась другая жизнь. Большую часть времени после школы и в выходные я проводил с ним. Он трахал меня. Растягивал меня. Он был другим. Отличным от того милого и заботливого мужчины, каким его видели другие. Мартин был жестоким и грубым. Мне нравилось. Но всему приходит конец. Надоело. Я старался сказать ему, что хочу быть сверху. Хочу иначе. Хочу тоже доминировать, но он меня не слышал. Он был взрослее меня и опытнее. Я начал искать забавы в других местах. И Мартин знал об этом. Он объяснял мне, как сделать так, чтобы меня слушали, чтобы меня боялись. Первый парень был студентом по обмену на первом курсе. Я преследовал его. Играл с ним. Он был геем, но боялся этого и меня тоже. Я его поймал. Красивый, молодой португалец. Горячий. Не знаю, откуда у меня такое пристрастие к подобной внешности, но я искал выдуманные жёлтые глаза. К двадцати одному году у меня был приличный послужной список и уже выработанные ходы по завоеванию. Я перенял все привычки Мартина и при этом избегал спать с ним. Мне уже не нравилось быть использованным. Но Мартин ревновал. Каким бы он ни был взрослым, но отчитывал меня и злился, что я больше не его. И вот наступила та ночь… Родителей дома не было, Мартин приехал к нам, и мы подрались, а потом трахались, как безумные. Тогда я его имел. Я насиловал Мартина и сжимал его горло. Выплёскивал всю свою злобу за годы унижений. Нас застукали. Мать чем-то отравилась, и ей стало плохо, поэтому родители неожиданно вернулись домой и увидели порнографию. Мартин старался что-то сказать, как-то объяснить, но его просто выволокли из дома, а я остался. Меня били и оскорбляли. Лупили так, что я не мог подняться. Голый. Весь в крови. С ушибами. И вот тогда узнал, что я приёмный, а не родной им. На меня вылилось такое дерьмо, о котором я даже не подозревал. Они купили меня у какой-то девчонки с улицы. Просто забрали меня из роддома, сказав ей, что я мёртв. Девчонка покончила с собой от боли. Они украли меня. Они дали мне всё, а я оказался пидором, порочащим их имя.
Прикладываю кулак к губам, чтобы выдержать всё это.
– Меня вышвырнули на улицу голым. От меня отказались, как от ненужной тряпки с вышедшим сроком годности. Я был напуган и сломан, шёл пешком до дома Мартина. Меня чуть не изнасиловали и не прирезали. Но я был так зол. Я ненавидел себя и эту семью. Ненавидел всю эту жизнь. Пришёл к Мартину, и он, конечно же, забрал меня к себе. Отмыл меня, вылечил, и я встал на ноги. С той поры началась моя война. Я шантажировал отца и мать. Издевался над ними, чтобы остаться Бейкером и получить прекрасное образование. Я ожесточился, стал циничен, и меня больше не волновало ничего, кроме победы. Я потерял совесть уже давно и вряд ли найду её когда-нибудь. Год за годом Мартин всегда меня поддерживал, помогая морально и финансово порой, пока я не заработал свои миллионы. Отца это злило. Он при каждой встрече обливал меня словесным дерьмом, напоминая, что я больной, и моё место в аду, что должен сдохнуть и не имею права дышать. Я же, в свою очередь, доканывал его и сделал всё, чтобы он перестал выигрывать дела. Я ставил ему палки в колёса. Брал его же дела и выступал в защите. Мы воевали каждый день, пока он не сдох. И каждый год в день его смерти я поднимаю бокал, затем выпиваю всю бутылку, радуясь своей победе. Я праздную это так, как в последний раз, и делаю всё, чтобы он переворачивался в гробу и даже там ему было противно от меня. Я счастлив быть мудаком. Я тащусь оттого, что последнее дело с ним было выиграно мной. Моё слово стало важнее. Я стал значимее. Я выжил, а он нет. Я, безродный щенок, превратился в богатого ублюдка, имеющего власть и силу. Я, грёбаный гей, которого он пинал ногами и бил лицом о стену, а затем вышвырнул на холод, мысленно ебу его в зад по сей день. Вот и всё, Тьяго. Единственный человек, оставшийся со мной, это Мартин. И что бы между нами ни происходило, он единственный верил в меня и учил меня. Мартин был со мной, пока я шёл, поднимался и мстил. Он был рядом. Он моя семья. Другой у меня не было и не будет. Никаких чувств к нему я больше не испытываю, кроме жалкой терпеливой благодарности за ту ночь. Мне насрать, с кем он и где он. Но если ему нужна будет помощь, а она зачастую ему требуется, то я помогаю. Я по сей день отрабатываю свой долг, только уже не ртом и задницей, а своей властью. Но скоро я отплачу его и пошлю всё на хрен. Осталось немного до его пенсии. Теперь тебе понятно, Тьяго, что никаких грёбаных чувств у меня к нему нет и быть не может. Я лишь плачу.
Дуглас медленно приближается ко мне. Тени ночи и слабого освещения пугающе играют на его, словно вырезанном из камня, лице. Я стою, не двигаясь, ловя взглядом блик то в его кристально-жестоких глазах, то на острых скулах.
Вздрагиваю, когда его пальцы скользят по моей щеке, и он обхватывает ими мой подбородок.
– Он лишний, Тьяго. Уже очень давно Мартин стал лишним в моей жизни. Обузой, которую я терплю и продолжаю изводить. Я могу прийти к нему пьяным, неудовлетворённым, злым и высказать всё, что у меня в душе и на языке. Могу облить его словесным дерьмом и врезать ему. Могу показать, кто сейчас доминирует. Могу причинить ему боль и насрать на неё. Могу пользоваться им, сколько хочу и не оплачивать его услуги. Могу его растоптать и плюнуть в лицо. Могу сделать с ним что угодно, потому что меня он не волнует. Но я не могу прийти к тебе и ударить тебя за то, что моя злость и ненависть к себе растёт. Не могу дотронуться до тебя и начать изводить своими играми, потому что не в силах смотреть на твои страдания рядом со мной. Не могу воспринимать тебя, как Кензо и других, когда ты не отказываешься от своих чувств, даже испытывая недомогание. Не могу подавить тебя, потому что ты сильнее подавляешь меня. Не могу применить к тебе силу, опасаясь того, что ты исчезнешь. Не могу больше ненавидеть то, что ты со мной делаешь, поэтому рассказал тебе всё. Ни один из тех, с кем я играл, не вынуждал меня рассказывать всё честно, смотря в глаза, полные сожаления и боли. Ты делаешь меня слабее, а я не люблю быть слабым. Не хочу быть слабым. Я не потеряю свою власть, Тьяго. С этим тебе придётся смириться. – Он наклоняется, оставляя лёгкий поцелуй на моих губах, и отходит.
