Уильям долго молчал, и в глазах его светилось — нет, не боевое безумие, а холодный блеск стального лезвия, уже занесенного над распластанным телом (экзоскелетом, клубком мыслящего студня либо сгустком демонического пламени) поверженного врага.
— Это верно, — наконец сказал ученый. — Мы сможем бороться против Удаленных и победить их. Лишь бы она была жива!
— Мы на это надеемся, господин.
Уильям пристально посмотрел на старшего мажордома, и тот даже отшатнулся: уж слишком этот взгляд бывшего политкаторжанина Гогейтиса напоминал взгляд высокородного герцога Рено.
— Не нужно надеяться, — медленно, словно подбирая слова, выговорил Уильям Магнус Гогейтис. — Нужно верить. Вы можете отвести меня к логову дракона?
— Да, господин, он сделал себе пещеру здесь, неподалеку. Диггер иногда выбирается на поверхность, чтобы принести нам воды, кое-каких плодов в пищу… Он умеет прятаться так, что гламуры его не видят, а Удаленные не чуют.
— Хорошо. Ведите.
Мажордом шагнул было из пещеры в коридор, но вдруг остановился и тоже каким-то особенным взглядом посмотрел на Уильяма.
— В чем дело? — осведомился тот.
— В вас, мой господин. Если вы не избавите поместье от врагов, мы все погибнем. Мы долго не протянем здесь, под землей. И никогда не сможем отомстить за госпожу Карину.
Во взгляде ученого мага сверкнул нечеловеческий огонь:
— Сможем. Я знаю.
Часть третья
СОХРАНИТЬ КОРОЛЕВ
— Эй, жители нашего славного королевства! Да-да, я к вам обращаюсь, вы, тупоголовые, вечно сопливые ублюдки, шлюшьи дети и кормильцы ночных горшков! Навострите-ка ваши немытые уши! Слушайте королевский указ! Слушайте и не говорите потом, что вы не слышали!
Краснорожий потный вербовщик надрывался на рыночной площади захолустного маленького городишки уже второй час. Он всеми известными ему похабными словами уже успел трижды по трижды проклясть и забулдыжную свою судьбу, и королевский указ, который велено было ему оглашать на площади или скотном выгоне любого попадавшегося на пути населенного пункта, да и саму сучку-королеву, но не мог уйти отсюда, не внеся в список солдат Ее Величества хотя бы дюжину здешних парней.
Ибо королевский указ гласил:
«Мы, Абигейл Первая, Королева Тарсийского Ожерелья и Почетная Владелица Сопредельных Островов, повелеваем нашим верным подданным:
1. В связи с вероломным объявлением войны Тарсийскому Ожерелью такими враждебными государствами, как Континент Мира и Свободы, Славная Затумания, Старый Окоп, Хрендаредис, Пидзадьи Бадьи, а также малыми враждебными княжествами, республиками и воинственными племенами, ввести военное положение во всех городах, вотчинах, поместьях и деревнях нашей страны, начиная с момента подписания данного указа.
2. Всем мужчинам призывного возраста, не страдающим увечьями или какими-либо другими тяжелыми болезнями, засвидетельствовать свою верность стране и королеве тем, что без промедления, страха или недовольства явиться к королевским вербовщикам и добровольно записаться в части регулярной армии Тарсийского Ожерелья.
3. Уклоняющиеся от воинской службы без уважительной на то причины будут осуждены и казнены в соответствии с законами военного времени.
4. Правителям городов, сел, деревень и прочих населенных пунктов нашего королевства поручается оказывать всемерное содействие в деле создания регулярной армии и предписывается нести личную ответственность за исполнение параграфов королевского указа.
5. Всех проявивших гражданское мужество ждут почет и слава!»
Вербовщик перестал выкрикивать слова указа и приложился к фляге с крепкой настойкой из плодов недозрелой бухлы, чтоб промочить пересохшую глотку. Поганое, кстати, пойло, только в башку бьет, а удовольствия никакого. И живот потом крутит так, что… Эх, что говорить!
Поганый городишко.
Поганые люди.
И жизнь такая же. Поганая.
— Эй, парень, не проходи мимо! — Вербовщик заткнул фляжку пробкой и торопливо, будто молодой, спрыгнул со своей повозки вслед за плечистым и крепким парнишкой лет девятнадцати. — Разве ты не слышишь, что стране нужны солдаты, славные солдаты, прямо такие, как ты?!
Он ухватил парня за плечо, что при разнице в росте (вербовщик был низкорослым пузаном с красными обвислыми щеками и глазками будто щелочки) было затруднительно, и заставил-таки притормозить.
— Ну, ты и крепыш, — пробормотал, запыхавшись, вербовщик. — Слушай меня внимательно!
Парень, на чьем лице прочно обосновались колонии крупных, холеных угрей, в немом изумлении уставился на толстяка в латах. Потом что-то промычал и сунул под нос вербовщику грязную, промасленную бумажку.
«Робин Бобин Ухтырь. Глухонемой от рождения. Освобожден от воинской повинности по состоянию здоровья», — коряво было выведено на бумажке.
Вербовщик побагровел от гнева:
— Что ты суешь мне всякую дрянь! Когда королева приказывает стать солдатом, надо стать им! Войне наплевать — глухой ты или слепой, война — что жадная блудница: привечает всех и перед всяким раздвигает ноги, лишь бы не задаром! — И вербовщик разорвал бумажку. — Вот что, Робин Бобин Ухтырь! Я немедленно записываю тебя в ряды нашей доблестной армии, и это даже отлично, что ты глухонемой: значит, не будешь возражать командующим и не примешься пищать от страха, когда попадешь в окопы!
— Буду возражать, — вполне внятно проговорил глухонемой и крепко двинул вербовщику в челюсть.
Когда тот очнулся, никакого Робина Бобина Ухтыря рядом с ним, естественно, не оказалось. И вообще рыночная площадь, в другие дни кишевшая народом, как гнилое яблоко — червями, была вопиюще пуста.
«Попрятались!» — зло потер ноющую челюсть вербовщик и, прихватив с собой короткий меч, направился в сторону ближайшей харчевни.
Харчевня называлась «Дырявый котел», и действительно — ржавый, дырявый котел для варки варенья висел на тележной цепи рядом с грубо намалеванной вывеской. Вербовщик толкнул дверь ногой и вошел.
Вероятно, до войны харчевня знавала лучшие времена. Вино здесь лилось рекой, славные шумные драки затевались столь же легко, как вспыхивает лист папиросной бумаги, и никогда не случалось такого невероятного дня, чтобы в харчевне не было ни одного посетителя.
Однако сегодня день оказался именно таким.
Хозяин харчевни мрачно поглядел на вошедшего вербовщика оставшимся правым глазом (левый он потерял в хорошей потасовке лет пять назад) и принялся методично и сосредоточенно точить кухонные ножи.
— Эй, приятель! — призвав на помощь весь хилый запас своей вежливости, окликнул его вербовщик. — Подай-ка мне кружку хорошего крепкого старого хлебала с пузырьками и к ней побольше соленых красненьких рыбешек!
