Войнофилия
О самом опасном половом извращении
В мире есть много извращённых форм любви: педофилия, некрофилия, зоофилия, копрофилия… Это все удел узкого круга людей с тонкими расстройствами – с такими работают психиатры. Но есть вид странной любви, который порой становится массовым и даже одобряемым на высшем уровне. Это любовь к войне.
Я сейчас говорю не о готовности защищать свою Родину от напавшего на неё врага и не про стремление бороться с тиранией. Речь идёт о той любви к войне, которая становится важнее Родины и свободы. И свобода, и судьба страны превращаются лишь в предлог для войны, которую любят как таковую.
Есть несколько категорий войнофилов. Одни предпочитают вступать в отношения с объектом своей страсти издалека. Навалившись мягкими животами на клавиатуру, они строчат на разных языках: «Покажем этим пиндосам!», «Долбанём по Украине!». Или наоборот: «Отстоим завоевания Майдана до последней капли крови!», «Отомстим за наших братьев!». У них много пафоса и решительности, клавиатура едва выдерживает.
Им хорошо. Они не знают, как пахнет полуразложившийся труп солдата. Они никогда не видели глаз матери, получившей письмо от сына, лежащего в госпитале. Они не представляют, как выносят из операционной ампутированные руки и ноги…
Есть и другие войнофилы. У них с твёрдостью живота все в порядке. Они уже получили дозу военного наркотика. Кто-то побывал на баррикадах, кто-то успел послужить в горячих точках. Мирная жизнь кажется им пресной. Им скучно, люди – не братья, а они – не герои. Они не понимают, что им делать в этом мире. Вот война – это настоящая мужская работа. И даже чья-то смерть кажется не чудовищной, а лишь добавляющей остроты чувств. Ведь рядом со смертью легче ощущать себя живым…
В последние дни разговоров о войне стало так много, что я начал задумываться: а может, все наоборот и извращенцем являюсь как раз я и мне подобные? Может, это ненормально – содрогаться от одного только слова «война»? Наверное, не нужно быть таким наивным, надо успокоиться и начать мудро рассуждать о геополитических раскладах, о последнем заявлении президента Франции, о количестве танков и БТРов у каждой из сторон. Наверное…
Разговоров о войне стало так много, что я начал задумываться: а может, все наоборот и извращенцем являюсь как раз я и мне подобные?
Помню, в Москве проходило нечто вроде митинга против введения российских войск на Украину. Попав туда, я испугался. Страшен был не бронированный ОМОН, который волочил в автозаки людей просто за то, что они стояли на тротуаре (в числе задержанных оказался и мой коллега по отделу науки). Страшно было то, что я лично знал чуть ли не половину участников этой акции: журналисты, биологи, математики, учителя, историки, медики. Многие из них были на митинге впервые в жизни и не понимали, что происходит.
Получается, что в двенадцатимиллионной Москве есть совсем немного людей, которые способны выйти на площадь с таким примитивным лозунгом, как «Нет войне!». Их можно разместить в десятке полицейских автобусов и отправить куда-нибудь подальше как предателей Родины и агентов Госдепа.
Я не жду, что на улицы выйдут сотни тысяч. Мне хотелось бы лишь, чтобы эти сотни тысяч просто не любили войну. Я всё-таки уверен, что это нормально.
P.S.
Эту колонку я написал для «Русского репортёра» вскоре после того, как российский парламент принял постановление о возможности применения военной силы против Украины. Было страшно.
И эта колонка – чуть ли не единственный мой текст, который не был опубликован в журнале из политических опасений (на сайте он всё-таки вышел).
Через несколько дней выяснилось, что мой пассаж относительно малолюдности антивоенных акций был не верен – демонстрации против войны стали собирать десятки тысяч людей.
Впрочем, суть не изменилась. Например, после того как недавно Путин в качестве главного пункта предвыборной программы продемонстрировал новые виды вооружения, никто не вышел на улицы с плакатами «Занимайтесь наукой, а не войной!».
Артобстрел и генеральная линия
О страхе и смелости, с которыми ничего не понятно
Опять про войну. Как-то я встречался с доктором исторических наук, профессором одного известного университета. Человеку было уже под девяносто, но речь и разум – дай Бог каждому. Часа три просидели, море чая выпили. Это интервью так и не было опубликовано, но беседу я вспоминаю чуть ли не каждый день.
Мне очень хотелось понять, как ощущает себя сейчас учёный-гуманитарий, достигший карьерных высот в советские времена. История была насквозь идеологической дисциплиной. Надо было всё время ссылаться на бородатых классиков; доказывать, что только пролетариат – белый и пушистый, а Россия – родина слонов… Чтобы стать доктором наук, занимаясь историей XX века, требовалось всё время прогибаться под генеральную линию партии. Каково оно?
– Я ещё в 70-х годах стал понимать, что советская власть далеко не идеальна, а порой даже преступна, – признался наш собеседник.
– И почему же не возражали?
– Много причин… Помимо прочего – боялся.
Это честное «боялся» не даёт мне покоя.
Перед тем как стать историком, этот человек прошёл всю войну, от Москвы до Берлина. Он не просто воевал, не просто получал медали. Он был командиром взвода «сорокапяток». Знаете, какое прозвище этим пушкам дали солдаты? «Прощай, Родина!» Как следует из названия, калибр у этого орудия небольшой. Когда немецкие танки стали оснащать более толстой броней, «сорокапятка» уже не могла её пробить. Основной задачей было отвлечь своим огнём противника и погибнуть, пока основные части совершают манёвр. Пушечное мясо в полном смысле этого слова.
Основной задачей было отвлечь своим огнём противника и погибнуть, пока основные части совершают манёвр.
Чтобы командовать взводом «сорокапяток», нужно было иметь какое-то беспредельное мужество. У моего собеседника оно было.
– Помню, однажды командир меня отругал. Мол, почему ты ходишь не внутри траншеи, а сверху, по брустверу? Убьют ведь. А я как-то особо не задумывался…
И этот человек потом десятилетиями рассказывал студентам про «ведущую роль коммунистической партии». Он знал, что это вранье. Но боялся. Почему?
Уже после того, как эта колонка была опубликована в «Коте Шрёдингера», я обнаружил, что на эту тему есть эссе моего любимого Даниила Гранина. Оно так и называется – «Страх»:
«В годы войны понятие страха смещалось, перерождалось. Почти четыре года на фронте резко изменили для меня соотношение ценностей. Став офицером, я стал меньше думать о собственной гибели. Ответственность за своих солдат заменила заботы о своей личной безопасности. Мне надо было под обстрелом пройти на передний край, некогда было ползти, пережидать в воронке. Надо было спешить. Приходилось, не считаясь с пулями, высматривать в бинокль, что творится у противника. Зато появились другие страхи. Я помню, как переживал нагоняй от начальства. Наш командир полка мог так наорать, такую устроить выволочку, что после этого всё становилось нипочём. Командиры рот шли в безнадёжные атаки, продолжали держать позиции, хотя явно следовало отступать. Дело было не в дисциплине, но в каком-то высшем страхе перед командиром».
