Я тогда по-настоящему напился. Поймал черно-желтое такси и велел водителю ехать вперед. Помню, что проехал КПП «Браво» и дал водителю знак ехать дальше. Кажется, я задремал на заднем сиденье. Потом я почувствовал острую боль в затылке (теперь я догадываюсь, что водитель, должно быть, ударил меня дубинкой или чем-то таким – я до сих пор не понимаю, почему он просто не перерезал мне горло: может, гордился своим такси и не хотел пачкать заднее сиденье кровью). Я проснулся голый в багажнике машины, все еще ничего не соображая. Моя одежда (или чья-то чужая) тоже лежала в багажнике, я чувствовал ее рядом. Кто-то завел двигатель (я не мог открыть багажник изнутри). После короткой поездки машина остановилась. Я тут же решил прикинуться мертвым, чтобы как следует оценить ситуацию и сбежать. Крышка багажника поднялась, и, приоткрыв глаза, я увидел крепко сложенного араба. В руке у него было что-то вроде дубинки. Он осторожно протянул ко мне руку, бормоча что-то на арабском. Дотронулся до моей лодыжки и провел рукой вверх до колена, продолжая бормотать. Потом схватил ногу под коленом, поднял ее и дал ей упасть обратно (я старался максимально расслабить мышцы)… потом погладил ладонью мои ягодицы… Когда он вытащил меня из багажника, я ощутил холод металла. Тогда я схватил домкрат, сел и ударил им его прямо по голове. Он упал, как подстреленный буйвол. Я ударил еще два раза так же сильно. Было много крови. Он не успел издать ни звука. Я обнаружил, что оказался среди старых домов. Я быстро оделся (трусы я так и не нашел). Деньги все так же лежали в кармане джинсов… Вытер домкрат масляной тряпкой, положил его в багажник и закрыл крышку. Вокруг никого не было, стояла тишина. Где-то вдалеке залаяла собака. Луна светила довольно ярко, все было видно. С минуту я размышлял, затем пришел к выводу, что араб будет вызывать меньше подозрений, если окажется в багажнике сам.
Нильсен смог затащить араба в багажник и засыпать песком следы крови, после чего пошел к главной дороге, находившейся недалеко. Вскоре он понял, что дорога ведет к тюрьме. Было два часа ночи, когда он пришел к воротам. Под лучами прожектора патруль провел его внутрь. Ему сделали выговор, но об инциденте он ничего тогда так и не рассказал.
«На следующее утро меня накрыло запоздалым ужасом от того, чего я лишь чудом избежал. Я чувствовал себя самым везучим человеком во всем Адене. Меня еще долго потом преследовали кошмары о том, как меня пытают, насилуют, убивают и калечат, или в другом порядке, но всегда с одним и тем же результатом».
Инцидент этот вызывает интерес в свете того, что нам теперь известно. И психиатр, и автор данной книги в разговоре с Нильсеном предположили, что он мог эту историю придумать. Он с готовностью признает, что склонен иногда приукрашивать воспоминания (как, впрочем, в какой-то мере и все мы) и что уже не уверен, какие из его воспоминаний реальны, а какие – нет (так же и его воспоминания о детстве с романтической тоской по пейзажам Шотландии, возможно, чем-то сродни запоздалому озарению писателя или режиссера – это некая смесь настоящего мальчика-Нильсена и того Нильсена, которого он сам себе вообразил). Психиатр сказал откровенно, что инцидент в Адене ему кажется «весьма маловероятным». Я же считаю, что инцидент основан на реальном событии, но приукрашен подсознательно – наготу и удар по голове, вероятно, добавило уже его воображение. Возможно, настоящей смертельной опасности для него не было. Степень правдивости этого воспоминания значения не имеет. Важно то, что он никому об этом не рассказывал. Его способность прятать воспоминания в самом отдаленном уголке памяти и продолжать жить как ни в чем не бывало особенно примечательна в сравнении с обычной потребностью рассказать кому-нибудь о столь тревожном опыте, которую многие чувствовали бы на его месте. И даже если данное «приключение» он лишь вообразил, это не умаляет странности того, что его фантазии могли процветать в тайне, без вмешательства той его части личности, которая участвовала в повседневной деятельности.
Во время отступления британцев из Адена летом 1967-го Нильсена поставили старшим по питанию в разведвойсках Договорного Омана в Шардже на Персидском заливе. Несмотря на некоторые трагические события (пилота, разбившегося насмерть, принесли в корпус по кусочкам), это был относительно расслабленный период с пьяными вечерами в клубе для королевских воздушных сил «Флайинг кунджа». Собиралась веселая дружная компания, распевались распутные песни, даже проводились коктейльные вечеринки на крыше. Один из собутыльников Нильсена, известный как Смити, выпал из «Лендровера» и сломал себе шею. Его похоронили в простой пустынной могиле. Деннис, как и все остальные, скорбел о его потере, но в то же время был втайне очарован идеей умереть молодым. Для него это завидный способ уйти: смерть спасла Смити от превратностей неопределенного будущего, что Нильсену казалось поводом скорее для радости, чем для сожалений. Оглянувшись, он задумчиво смотрел, как «песчаная буря надвигалась на исчезающую в пыли могилу молодого Смити, мгновенно убитого в конце счастливого дня со своими товарищами. Смити навсегда останется таким, каким был в тот день: вечно юным. А все остальные будут ковылять дальше, каждый по своему личному кругу медленного разложения». Смерть воспринималась им не как конец пути, но как бесконечная пауза во времени.
В Шардже Деннис Нильсен стал унтер-офицером с важным преимуществом в виде собственной комнаты. Это значительно повлияло на развитие его сексуальности. Дело не в том, что там был арабский мальчик, готовый делить постель с ним, как и с большинством офицеров, – хотя, вероятно, именно тогда у Денниса впервые случился тактильный сексуальный контакт с другим человеком. Мальчик клялся ему в вечной любви, умолял забрать его с собой в Англию и предлагал свои услуги гораздо чаще, чем они в принципе могли потребоваться. Денниса, впрочем, это никак не трогало. Он довольно сильно стыдился того, что занимался сексом с мальчиком, который и сам не знал, сколько ему на самом деле лет, но особенно он над этим не зацикливался и не углублялся в чувство вины. Гораздо важнее для него оказалось открытие для себя преимуществ зеркала.
Когда у меня наконец появилась возможность уединиться в своей комнате унтер-офицера, мое сексуальное желание стало более сложным. Новизна собственного тела постепенно выветрилась, и мне нужен был какой-то положительный образ, с которым я мог бы себя ассоциировать. Воображение подкинуло мне идею использовать зеркало. Поставив большое высокое зеркало набок возле кровати, я видел в нем собственное полулежащее отражение. Я всегда старался лечь так, чтобы в зеркале не отражалась моя голова: ситуация требовала верить, что это – другой человек. Я придавал отражению видимость движений, но так игра заканчивалась слишком быстро. Фантазия держалась дольше, если зеркальный образ выглядел спящим.
Так начался его извращенный нарциссизм: желанный объект по всем внешним показателям должен казаться мертвым.
Годы притворства и вины теперь пожинали свой урожай в виде глубоких психологических проблем. «Если лишь виновный ощущает себя преступником, то я был преступником всю свою жизнь». Нильсен стыдился своих эмоций и не осмеливался признавать их вслух. Насколько он знал, ему никогда не суждено было насладиться теплом нормальных человеческих отношений по целому ряду причин, только в половине из которых он мог признаться хотя бы себе. Он знал, что не женится, поскольку нес в себе гены своего нестабильного отца, сделавшие его непохожим на других еще до рождения. Он не чувствовал никаких особых эмоций или похоти по отношению к женщинам, а то, что он чувствовал по отношению к мужчинам, необходимо было скрывать. Он стал экспертом в искусстве лжи: никто не знал его настоящего, и он, несмотря на его общительность и красноречие, заслужил репутацию «одиночки». Насколько ему было известно, сама его природа несла в себе уродливый отпечаток ненормальности, с которой он ничего не мог поделать. Он знал, что это останется с ним на всю жизнь, как остается с иными косолапость, хотя его ненормальность нельзя увидеть невооруженным взглядом. И он решил: если уж ему придется подавлять свою природу и дальше, стоит потакать своим желаниям втайне, там, где правит бал воображение, а не реальность. «Образ в зеркале становится твоим единственным другом и тайным любовником». Он не позволял себе привязываться к кому-либо в реальности, но все чаще и чаще сбегал в свои фантазии. «Все начинается с нарциссизма, а заканчивается полной растерянностью».
