Однако в депрессию его вгоняли не столько опасности, связанные со случайными связями, сколько их мучительная эфемерность. Нильсен начинал думать, что он будет одинок всегда. Коллеги по работе находили его разговорчивым и красноречивым, однако скучноватым, и ему не хватало чувства меры: он никогда не понимал, когда стоит прекратить говорить (даже когда его собеседники демонстративно закрывались от него газетой), и продолжал озвучивать свои монологи так, как будто собеседник проявлял к нему глубочайший интерес. Возможно, он немного скрашивал свое одиночество, пытаясь укрепить дружбу с коллегами после работы, но обычно все ограничивалось несколькими стаканами в пабе рано вечером, после чего он обычно уходил один, и за исключением этого ни с кем особо не общался. Так что бесконечный поиск компании продолжался – среди людей, которые его не знали и знать не хотели. «Проблема знакомства в пабах заключается в том, что все, кого ты там встречаешь, потом неизменно уходят».
Несмотря на беспорядочные связи, в вопросах секса он придерживался на удивление ханжеских и пуританских взглядов. В отличие от многих людей с его статусом, он не выносил идею секса в общественном месте (туалетах и кинотеатрах) и сам осуждал тот образ жизни, который вел. Анонимный секс, писал он, «только углубляет чувство одиночества и ничего не решает. Беспорядочные половые связи – это болезнь. Это как азартные игры: ты знаешь, что проиграешь, но все равно продолжаешь играть». Или: «Секс в своем естественном смысле – это как подпись в конце письма. Сама по себе эта подпись ничего не значит. Подпись сделать легко, а вот сочинить хорошее письмо – куда сложнее».
Нильсен постоянно помещал себя в такие обстоятельства, где обречен был раз за разом терпеть разочарование – как будто подсознательно сам считал, что не заслуживает ничего хорошего. В то же время его фантазии с зеркалом приобретали все более и более причудливый характер. Он мог полностью погружаться в мир воображения, не боясь быть там неправильно понятым или недооцененным – ни собой, ни другими.
В эти одинокие годы я становился все более и более зацикленным на себе и выражал свои сексуальные потребности на своем собственном теле. Я ревностно охранял его от чужих посягательств. Только мне было разрешено в это тело входить. Мои самые лучшие сексуальные приключения случались именно с помощью зеркала. Чтобы отстраниться от этого образа и не идентифицировать его с собой напрямую, в моем воображении из бессознательного тела оно стало мертвым. Меня часто посещал образ мертвого Деса Нильсена. Мертвый Дес Нильсен казался столь же естественным, как мертвый Эндрю Уайт много лет назад.
Только так, по его словам, он мог достигнуть состояния «эмоционального и физического совершенства». Дальше становилось только страннее: в этих фантазиях он видел себя подвешенным за руки или прикованным к стене, пока кто-то его насиловал. Совершенно неясно, как насильник в этих фантазиях мог быть кем-то иным, кроме него самого.
Если это нездоровое психическое состояние указывает на расстройство личности и искаженные нарциссические симптомы, то оно уж точно не улучшилось от шокирующих новостей, которые Нильсен получил из Норвегии. Нотариус из Бергена написал ему, что отец, которого Деннис никогда не видел, скончался, и его имущество поделили между наследниками. Деннис унаследовал чуть больше тысячи фунтов стерлингов от незнакомца, который женился еще трижды после развода с Бетти Нильсен и закончил свои дни в Гане. Деннис внезапно понял, что у него есть сводные братья и сестры, разбросанные по миру, которых он, вероятно, никогда не увидит. Однако гораздо важнее было откровение о том, что его умершего отца на самом деле звали Олаф Магнус Моксхайм, а «Нильсен» – лишь его псевдоним. Фамилия Моксхайм в Норвегии довольно редкая, ее носят лишь представители нескольких семей в окрестностях Хеугесунна. Никто не знал, почему Олаф Магнус решил, что обязан создать себе новую личность, но новости эти повлияли на Денниса очень сильно: и без того не уверенный, где его место и почему его фантазии такие странные, теперь он обнаружил, что он даже не тот, кем всегда себя считал. Единственное, в чем он был уверен, испарилось в одно мгновение: оказывается, его даже звать должны были по-другому – «Деннис Моксхайм».
Однако полученное от отца наследство существенно улучшило его материальное положение. Он устал жить в старой тесной комнате и хотел нормальную квартиру с садом. Теперь у него появились деньги, чтобы воплотить свои амбиции в жизнь. В то же время он нашел того, кто был вполне готов жить с ним вместе. Однажды вечером в ноябре 1975-го рядом с пабом «Чемпион» на Бэйсвотер-роуд он увидел молодого человека, к которому приставали двое мужчин постарше, вмешался и увез его к себе домой на такси на Тейнмаунт-роуд. Молодого человека звали Дэвид Галликан, ему было около двадцати, он был блондином, носил серьги и слегка подводил глаза. Жил он в хостеле в «Элрс-Корт» и большую часть своей молодости бесцельно дрейфовал от одного человека к другому. Родился он в городе Уэстон-сьюпер-Мэр, был безработным, и никаких амбиций у него не было. Тем вечером он остался с Нильсеном, и утром они договорились попробовать построить постоянные отношения. После всего одной совместной ночи – очень глупое решение, но Нильсен был полон планов по созданию собственного «дома» и практически похитил первого же человека, который, как ему казалось, этому дому подходил. Что касается Галликана, то для него что угодно было лучше хостела, и он пассивно позволил себя убедить. Нильсен ни на секунду не задумывался о том, что они совершенно друг другу не подходят.
Арендодательница не возражала против того, чтобы Дэвид Галликан остался у Нильсена на пару ночей, пока они ищут квартиру. Нильсен связался с агентством недвижимости, которое находилось напротив станции метро Виллесден-Гарден, и ему сказали, что в доме № 195 на Мелроуз-авеню свободна квартира с выходом в сад, с платой авансом. Они вдвоем отправились посмотреть квартиру и сразу же решили ее взять, хотя ее требовалось обставить мебелью. С наследством из Норвегии Деннису хватило денег, чтобы постараться уютно украсить дом. Они перенесли свои вещи на Мелроуз-авеню и стали там обживаться. Поскольку Галликан получал дополнительное пособие, инспектор из Департамента здоровья и социальной безопасности приходил оценить и одобрить условия проживания.
Самой привлекательной частью жилища был сад на заднем дворе, который тогда еще выглядел пустым клочком земли, усеянной мусором. Они собрали весь мусор и выбросили его на пустырь за домом, построили забор, выложили каменную дорожку, посадили деревья, кусты и небольшой огород. Почти всю работу пришлось проделать Галликану, поскольку Деннис находился в кадровом агентстве на Денмарк-стрит пять дней в неделю. Нильсен договорился с арендодателем, что доступ в сад должен быть только у них двоих, поскольку они единственные уделяли ему внимание. Другие жильцы не выказывали ни малейшего интереса и не предлагали помочь, пока сад не оформился и не стал выглядеть достойно, с яблонями и сливами в цвету (так он выглядит и по сей день), и вот тогда они тоже захотели получить в него доступ. Нильсен заблокировал аллею со стороны дома, чтобы туда точно никто не смог зайти (сам он заходил через французские окна прямо из квартиры). Огромный сад в его личном распоряжении позже окажется одновременно и важнейшим преимуществом, и ужасным для него искушением.
