Вопрос о повышении Нильсена впервые подняли в 1978 году, после четырех лет службы, и к тому моменту в его служебной характеристике он считался «неподходящей кандидатурой для повышения из-за своего поведения и характера», хотя его способности «не ставились под сомнение». Нильсена воспринял это так, что государственная служба якобы боится инициативности и предприимчивости: «Иногда безропотная покорность помогает продвинуться по карьере даже тем, чьи личные способности ограничены». Он же, в свою очередь, никогда не был – и отказывался быть – покорным.
Напротив, он со все возрастающей решительностью боролся за то, чтобы сломать или обойти правила, которые, как ему казалось, применялись против него самого. В июне 1981 года он попросил присутствовать на собрании Окружного комитета по трудоустройству, чтобы пронаблюдать с точки зрения профсоюза за принимаемыми там решениями. Председатель комитета, мистер Дж. С. Коул, отказал ему без видимых причин. Нильсен сразу же написал еще одно письмо, требуя, чтобы ему прислали протокол заседания, на котором ему не разрешили присутствовать. В том же месяце он попросил своего перевода в Отдел зарубежных работников на Денмарк-стрит (так же известный как «Отдел чужих»), поскольку это был единственный отдел, в котором он еще не работал. В этом запросе ему тоже отказали, и в ответном письме, подписанном менеджером Йеном Макинноном, значилось следующее: «В общении с вашими коллегами вы часто проявляете властность и излишнюю откровенность. Меня беспокоит возможность того, что, несмотря на ваше бесспорное желание обеспечить эффективным обслуживанием наших клиентов, ваши манеры в публичном Отделе зарубежных работников могут кого-нибудь оскорбить». Это замечание разъярило Нильсена. Он написал окружному менеджеру: «Я сомневаюсь в обоснованности этой клеветы и навета по поводу моей работы», указав (вполне правдиво), что за семь лет его работы в кадровом агентстве на него не поступило ни одной жалобы от представителей общественности. Он не понимал, что в деликатном вопросе найма иностранных работников требуется не только усердие, но и тактичность. Как раз ее ему и недоставало.
Вскоре снова подошло время для его повышения. Он написал областному менеджеру по персоналу, мистеру Т. А. Джонсу, с вопросом: «Что именно во мне мешает вам рекомендовать меня для повышения до руководителя отдела?» – добавив в постскриптуме, что стоит наконец признать: своей неважной репутацией он обязан лишь паре строк в служебной характеристике. Подобные характеристики, говорил он, слишком уж большое внимание уделяют «лояльности» государственных служащих, при этом «нелояльностью» считается любое отступление от официальных взглядов и любая заметная симпатия политике профсоюзов. Когда же ему разрешили подать заявку, он демонстративно отказался, заявив, что «принципы в жизни важнее, чем повышение или материальная выгода». Снова с ноткой сарказма, которая показывала, как глубоко его задевали эти чисто профессиональные вопросы. «Должен признать, – написал он, – что отношение ко мне руководства за все эти годы довольно сильно повлияло на мое здоровье».
Нильсен решил гордиться своей непопулярностью – малая цена, по его словам, за роскошь быть цельной натурой. Больше всего он винил окружного руководителя, мистера Коула, который, как он подозревал, интерпретировал его противоречивую профсоюзную деятельность как «дефект поведения», а его гомосексуальность (о которой его коллеги знали, хотя он и не выставлял ее напоказ) – как «дефект личности». Также он намекал, что энтузиазм и любопытный ум официально считались опасными качествами для государственного служащего. Один пассаж в книге для революционеров заслужил его особое одобрение и был обведен красным: «Разумный человек приспосабливается к миру, неразумный пытается приспособить мир под себя. А значит, весь прогресс в мире зависит от людей неразумных».
И все же потом Нильсен достаточно смягчился, чтобы подать апелляцию, и сумел убедить руководство на собеседовании пересмотреть решение, усмирив свою агрессию и не пытаясь изобразить раболепие. На вопрос о самом лучшем его поступке за прошедший год он ответил: «Я воздержался от искушения уволиться». Что же ему удалось хуже всего? «Поддерживать волю к жизни в течение семи лет монотонной офисной рутины, справляясь с самыми элементарными задачами, которые обычно дают лишь новичкам». Он признал, что в его характере есть склонность к нонконформизму, и предположил, что эта черта не будет проявляться так сильно, если ему дадут более ответственные обязанности. Когда у него спросили, какие улучшения можно ожидать от руководства, он ответил: «Слишком идеалистично ожидать, что некоторые менеджеры направят свою энергию на что-то, кроме самих себя, их карьеры и уютных мирков, и посвятят себя духу и целям общественной службы». Что касается улучшений в нем самом, он сказал, что постарается не унижать других в ответ на их мнение по любому вопросу.
По крайней мере, это были ответы, заранее написанные им до собеседования. Можно предположить, что на самом собеседовании он был более разговорчив. Его манеры и качества мистер Макиннон подтвердил в письме, которое послал Нильсену еще до собеседования. «У нас случались разногласия в прошлом, – писал он. – И у нас случались разногласия даже на этой неделе, но теперь я убежден, что вы подходящий для повышения кандидат. Надеюсь, вы поступите с собой справедливо и постараетесь как следует». Затем он продолжил:
Подумайте о том, что комиссии о вас известно и как этому противостоять. У них имеются серьезные сомнения в вашей компетентности, но если вы продемонстрируете им ваш энтузиазм, ваше желание помочь и обеспечить хороший сервис, ваш ум, ваше беспокойство об эффективной работе и ваши хорошие идеи, то вы впечатлите их и как минимум заставите их критически взглянуть на вашу служебную характеристику.
Если же вы все-таки не преуспеете, по крайней мере вы будете знать: вы сделали все, что могли («в пределах разумного», если хотите). Без этого, боюсь, вы не можете всерьез утверждать, что вас «сокрушила система».
Я желаю вам удачи (в ней нуждаются даже лучшие из нас!) и надеюсь, что у вас все получится.
Письмо было подписано «Йен» и, очевидно, было вполне искренним, хотя по нему можно подумать, будто от Нильсена ожидали очередной провал.
В конечном счете он все-таки преуспел. Комиссия по повышению впечатлилась его честностью и была рада избавиться от такой проблемной занозы, как он, понимая, что откладывать повышение Нильсена и дальше уже не получится ввиду его очевидной компетентности. Они повысили его до руководителя отдела после испытательного срока длиной почти в восемь лет.
Также Нильсен попробовал получить вакансию главного клерка в офисе парламентского организатора в Палате общин (разумеется, не сообщив об этом никому в кадровом агентстве). Ему отказали одним предложением. Когда он уходил с Денмарк-стрит, ему подарили золотую ручку и зажигалку – подарок от тех коллег, которые запомнили его за чувство юмора и не обращали внимания на его надменность.
28 июня 1982 года его перевели в кадровое агентство в Кентиш-таун, где его начальницей стала обаятельная и элегантная женщина, Дженет Лиман. У них с Нильсеном быстро сформировались тесные профессиональные отношения, которые оказались наиболее дружескими во всей его карьере госслужащего, поскольку были основаны на взаимоуважении и доверии. Чтобы научиться своим новым обязанностям в кратчайший срок, он отказался брать отпуск в том году и с головой бросился в работу. Энтузиазм его несколько удивил его новых коллег. Он отвечал за бюджет, за вакансии, за размещение работников и многое другое. Это был самый занятой период в его карьере – и самый многообещающий в перспективе. На его вспыльчивый характер в целом закрывали глаза ввиду его явного желания работать на благо общества и его готовности оставаться в офисе лишние часы. Когда в Кентиш-таун случилось наводнение, он был единственным сотрудником, который вызвался остаться в здании с мисс Лиман, чтобы вытирать тряпкой затопленный пол. На следующий день она подарила ему пачку сигарет в знак благодарности. Он был совершенно потрясен.
