В какой-то момент Синклер надолго исчез в ванной – Нильсен предположил, что тот принимает там наркотики. Затем он задремал в кресле, пока Нильсен сидел напротив в наушниках и слушал рок-оперу «Томми».
В конце этой книги я приведу длинный и подробный рассказ о смерти Стивена Синклера, написанный его убийцей уже после заключения в тюрьму. Пока же ограничимся той версией, которую Нильсен рассказал полиции и которую он написал для автора этой книги, пока ждал суда.
Я не помню, как это случилось. Только то, как проснулся утром: он сидел в кресле, уже мертвый. На полу лежал кусок струны с обернутым вокруг нее галстуком.
У меня не было намерений вредить ему. Я беспокоился о его будущем и симпатизировал ему, сочувствовал его незавидному положению. Ранним утром я увидел его в своем кресле, такого спокойного и умиротворенного. Помню, мне захотелось, чтобы он остался таким спокойным навсегда. Я смутно хотел облегчить его ношу. Потом я осознал, что он не дышит, и почувствовал облегчение: его проблемы наконец закончились. Джинсы его промокли от мочи. Я хотел отмыть его начисто. Осторожно, как если бы он был невероятно хрупким и все еще живым, я раздел его и отнес в ванную. Аккуратно вымыл его целиком и, усадив на край ванны, так же осторожно его вытер. Я уложил его на свою кровать и посыпал тальком, чтобы он выглядел чище. Потом просто сел и стал смотреть на него. Он был очень красивый, как скульптура Микеланджело. Казалось, впервые в жизни он чувствовал себя так хорошо. Я хотел коснуться и погладить его, но не стал. Я поставил два зеркала по обе стороны от кровати. Потом снял одежду и лег рядом с ним, но лишь смотрел на отражения двух тел в зеркале. Я лежал так, и мне стало необыкновенно спокойно. Я чувствовал, что это и есть тайный смысл жизни и смерти, смысл всего существования. Ни страха, ни боли, ни вины. Я ласкал и нежно поглаживал тело в отражении. Я не смотрел на него напрямую. Никакого секса, только чувство единения. У меня началась эрекция, но он был слишком прекрасен и совершенен для жалкого, пошлого секса. Потом я одел его в свою одежду, которая осталась на нем еще много дней спустя.
О других жертвах Нильсен помнил очень смутно. «Помню, что на следующий день он был мертв – возможно, я задушил его»; «На следующее утро я обнаружил еще один труп»; «У меня создалось впечатление, что я задушил его, потому что на его шее остались следы». Неудивительно, что сильнее всего ему запомнилось самое первое убийство, когда он впервые понял, на что способен. Кроме того, степень подробности его воспоминаний зависит также от выпитого им алкоголя в тот день и уровня симпатии к жертвам. Один из самых удивительных парадоксов в этой гнусной саге – это то, почему он убивал и тех, кто ему нравился, и тех, кто ему абсолютно безразличен: это только сильнее побуждает нас искать первопричину его действий. Между первым и вторым убийствами имеется перерыв почти в год длиной, затем период интенсивной активности между 1980 и 1981 годами, когда он убил десятерых за восемнадцать месяцев, а последние три жертвы были убиты в течение одиннадцати месяцев, предшествовавших его аресту. Важно, что эти последние три убийства произошли уже по новому адресу, на Крэнли-Гарденс, где Нильсен поселился с третьего октября 1981-го и где избавляться от тел ему, как мы знаем, стало гораздо труднее, чем в предыдущей квартире. Это могло послужить для него своеобразным сдерживающим фактором. Но такая трактовка подразумевает, что в какой-то степени он совершал все эти убийства осознанно, что не всегда подтверждается фактами. Более полный анализ мотива и психического состояния Нильсена будет представлен в этой книге позже, однако три элемента повторялись достаточно часто, чтобы считаться постоянными: алкоголь как средство снять внутренние ограничения, музыка в качестве катализатора его эмоций и неизменное одиночество, с которым он не прекращал попыток бороться. Для остального читателю предлагается учесть некоторые основополагающие вопросы и важные факты:
1) В его рассказах можно заметить некоторые противоречия: например, лежала ли жертва на кровати или на полу. Стоит ли считать, что в этом виноват поток воспоминаний, которыми он жаждет поделиться после столь долгого молчания, или же в его воспоминания периодически вмешивается фантазия, преувеличивая и запутывая факты? Мы уже знаем, что воображение Нильсена часто отправлялось в темные, таинственные места. С другой стороны, его профессиональные качества и личные склонности зародили в нем глубокое уважение к точности.
2) Кажется невероятным, что он так яростно презирал славу «Дома ужасов», которая стала преследовать его после ареста. Неужели он настолько далек от реальности, что не находит ужасным, когда из человека буквально выдавливают жизнь? Чувствует ли он в какой-то мере, что это «другой человек» совершал эти убийства, пока сам Дес Нильсен, председатель профсоюза и ответственный госслужащий, оставался непричастным? Путает ли он ощущение того, что он делает нечто хорошее, с тем фактом, что он делает нечто плохое? Автору данной книги он сказал так: мол, он знает, что эти убийства чудовищны, но сам себя чудовищем не ощущает.
3) С шестью жертвами у него было подобие сексуальных отношений, в то время как с другими девятью ничего подобного не происходило. Элемент секса принял форму мастурбации над телом или секса между бедер, но никогда – с проникновением. Следовательно, технически это не совсем гомосексуальные убийства. Непосредственно сексуального акта у него не происходило ни с одним из них ни до, ни после, ни во время убийства, если только не считать секс между бедер некой сомнительной вариацией анального секса. Он намеревался заняться сексом с проникновением с самой первой жертвой после убийства, но не сделал этого. Тогда почему он ласкал шестерых и игнорировал всех остальных? Возможно, с ними ему проще всего себя ассоциировать? Представлял ли он себя на месте жертв? Зеркальный фетиш, который у него развился, имел место в его отношениях с этими шестью мужчинами. «Они должны быть мертвы, как зеркальный я, чтобы мы могли по-настоящему слиться в единое целое, – пишет Нильсен. – По мере развития моей зеркальной фантазии я стал белить свое лицо, красить губы синим и рисовал темные круги вокруг глаз, и вся фантазия завязывалась именно на этих деталях – объектом моего внимания был только труп, то есть я сам». Если другие девять жертв не возбуждали его сексуально и не удовлетворяли его потребность ассоциировать себя с умершими, то почему он убил их?
4) Он не помнит момент убийства некоторых жертв – только то, как позже заметил, что они уже мертвы. В тех же случаях, которые он запомнил, им, по его словам, двигала навязчивая идея. «Весь мой смысл существования в тот момент сводился к совершению убийства». Подчеркивая это, он позже писал: «Я чувствовал власть смерти – воспоминания мелькают обрывочно, как вспышки фотокамеры. Я помню внезапную и навязчивую потребность, охватывавшую меня в моменты убийства». Либо же он намекал, что якобы действовал из милосердия, помогая жертве, оказывая ей поддержку и помощь, освобождая ее от оков несчастной жизни. Например, он остро чувствовал, что хотел помочь Стивену Синклеру, которого все остальные терпеть с собой рядом отказывались. «Он воплощал собой дух поражения и несчастья». И это тоже предполагает, что он проецировал на жертву свои собственные эмоции. Успокаивающие слова, которые он шептал жертвам после их смерти, вполне могли быть адресованы ему самому.
