Разумеется, это неприменимо в тех случаях, когда никакой любви к жертвам он не чувствовал, как в случае с истощенным незнакомцем, на которого Нильсен даже смотреть не желал после смерти, хотя путаница в ролях могла иметь место и тогда. Но по теме безнадежного слияния его понятий о смерти и любви существует любопытное стихотворение, написанное Нильсеном в ожидании суда, в котором слова «зло» и «любовь» меняются местами, и «убийство» в первой строфе становится «любовью» в последней:
Запуталось все: и правда ли я злой,
Родился ли я злым? Всегда ли был таким?
Коль зло – итог,
Откуда все сомнения?
Всегда убийство было преступлением.
Как оправдаться я могу, когда невинные
Лежат столь тяжким грузом на душе?
Я жил, как трус,
Все прячась за законом,
Вина моя бьет погребальным звоном.
Убить врага, конечно, дело чести,
И умереть, сражаясь, не позор.
Доверие ж разрушить —
В чем заслуга?
Неужто можно выжать жизнь из тела друга?
Приговорен тем фактом, что я злой,
От зла все время люди умирают.
И коль любовь – итог,
Откуда все сомнения?
Всегда любовь считалась преступлением.
Я опустил здесь еще три строфы, но они не меняют течение стихотворения (Нильсен отрицает путаницу. Он виновен в «убийстве» мужчин, но всю жизнь его обвиняли в «любви» к мужчинам. Его стихотворение подчеркивает этот контраст). Другое стихотворение, написанное им после прочтения «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда, метрическому ритму которой он подражает, рассказывает о похожих идеях:
Настал ли тот момент, когда
Все спросят: «Почему»?
Я сплю. «Со мной ты навсегда», —
Я говорю ему.
Но коль должно все умереть,
Взаправду ли любовь в том есть?
Нильсен осознал, что через убийство он выражал свои эмоции. «Разве они не знают, что я потерял то, что любил?» Подводя краткий итог: Нильсен ходил по пабам в поисках компании, чтобы облегчить свое одиночество, но находил лишь временных компаньонов, которые приходили и уходили. И тогда он находил других, менее удачливых, которых хотел оградить от бед и о которых хотел позаботиться. Они умирали: он не давал им шанса отвергнуть его заботу и уйти самим. Но: «Вместо любви я сеял лишь смерть… Они были мне настолько небезразличны, что я пожертвовал их жизнями (и в конечном итоге своей собственной) в погоне за этой извращенной одержимостью».
После долгих раздумий Нильсен решил проблему с избавлением от тел. Трупы в квартире не вызывали у него беспокойства, и избавлялся он от них только тогда, когда для них больше не хватало места. После семи с половиной месяцев пребывания под половицами 11 августа 1979 года первая жертва была сожжена на костре в саду дома № 195 на Мелроуз-авеню. Следующим летом под половицами скопилось еще два тела, и одно из них разлагалось так сильно, что в квартире стоял постоянный запах. Тогда Нильсен решил, что пора его убрать. В кладовке под лестницей хранились старые чемоданы. Нильсен достал трупы из-под пола, положил их на пол в кухне, разрезал их на части, распределил части по пакетам и набил чемоданы этими пакетами. Затем он вынес чемоданы в садовый сарай (изначально построенный для Блип), построил вокруг низкую кирпичную стену, положил туда пару палочек благовоний и накрыл все газетами и кирпичами. Дверь в сарай он никогда не закрывал, и в течение следующих шести месяцев чемоданы с их мрачным содержимым оставались там.
В сентябре, октябре и ноябре 1980-го еще трое мужчин умерли и были помещены под половицы. В какой-то момент под половицами находилось сразу два целых тела и одно расчлененное. Когда Нильсен забывал убрать тело с глаз долой (да, иногда он забывал об этом), он получал внезапное напоминание об этом, когда открывал шкаф: «На меня из шкафа упали две голые ноги, и я резко вернулся в реальность».
К концу 1980-го у Нильсена на руках имелось уже шесть трупов – некоторые лежали по частям в садовом сарае, другие – под половицами, плюс плечи и кисти рук одной жертвы, которые он выбросил в яму возле кустов рядом с французскими окнами, обнаружив, что торсы и головы заполнили чемоданы полностью, не оставив места для рук. Эти руки лежали под кустом больше года. Остальные тела он сжигал на костре за забором. Но сперва ему требовалось завершить их расчленение.
«Я со страхом ждал того момента, когда придется достать тело из-под половиц и приготовиться к расчленению на кухонном полу», – писал Нильсен. Он выпускал собаку и кошку в сад и раздевался до трусов. Он не надевал никакой защитной одежды и пользовался обычным кухонным ножом. Кастрюля, которую он использовал всего три раза
[19], «нужна была для того, чтобы плоть слезала с черепов, и термин «варил» здесь неуместен». Это была та же кастрюля, которую он приносил на корпоратив на Денмарк-стрит, но тогда она еще не приобрела своих дополнительных функций (она также служила временным домом для золотой рыбки). Он никогда не подпускал собаку к себе, когда занимался расчленением, и никогда не скармливал ей человечину. «Плоть выглядела точно так же, как любое мясо в мясной лавке. Поскольку у меня имеется опыт в разделывании мяса, моя психика нисколько от этого не пострадала». Пострадала его психика или нет, но процесс разделывания на самом деле служил для него причиной немалого стресса. Он утверждает, что разрезать тела ему не слишком нравилось. Тела были просто «остатками былого настроения», которые следовало уничтожить. Годы, которые он провел на армейской кухне, обеспечили его всем необходимым опытом, чтобы резать там, где нужно; теперь его знание анатомии послужило дьявольским целям.
Некоторые тела находились в лучшем состоянии, чем другие, но от всех Нильсен избавлялся одинаковым образом, встав на колени возле тела на кухонном полу. Его подход к этой задаче лучше всего описан самим убийцей и выглядит довольно неприятно:
Я поднимал половицы. Разворачивал тело и брал его за лодыжки. Доставал его через щель в полу и тащил на кухню, где лежала полиэтиленовая клеенка. Под полом находились в то время еще другие тела или части тел. Я наливал воды в небольшую миску, доставал кухонный нож, бумажные полотенца и полиэтиленовые пакеты. Мне приходилось выпить пару стаканов рома, прежде чем начать. Я снимал с тела майку и трусы. Отрезал ножом голову. Крови было очень мало. Я клал голову в раковину, мыл ее и клал в пакет. Затем отрезал кисти рук и ступни. Мыл их в раковине и вытирал насухо. Заворачивал каждую конечность в бумажное полотенце и тоже раскладывал по пакетам. Потом делал надрез от живота до грудной клетки. Вынимал кишки, желудок, почки и печень. Ломал диафрагму, доставал сердце и легкие. Все органы я клал в один пакет. Затем отделял верхнюю половину тела от нижней. Отделял руки от плеч и ноги ниже колен. Их я клал в большие черные пакеты для мусора. Торс и ребра – в пакет побольше, бедра/ягодицы/интимные органы (все одним куском) – в другой. Все пакеты, кроме пакета с органами, я убирал обратно под половицы. Я доставал следующее тело, которое находилось там дольше предыдущего. Волочил за лодыжки на кухню. По его поверхности ползали черви. Я посыпал их солью и стряхивал с тела. Кожа у трупа была неоднородного цвета. Меня сильно тошнило. Я выпивал еще немного алкоголя и заканчивал работу так же, как и с предыдущим телом. Вечером после этого я напивался. Открывал французские окна и выходил в сад. Я раздевался догола, чтобы не испачкать одежду. После того как все пакеты оказывались под половицами, я принимал ванну. Для разделывания тел я пользовался обычным кухонным ножом – никакой пилы или электролобзика. После я слушал музыку в наушниках и напивался уже по-настоящему, а потом брал собаку в парк Глэдстоун (Блип всегда вела себя довольно опасливо, пока я занимался всем этим, и оставалась в саду).
