Возвращаясь к вопросу отсутствия эмоциональной подоплеки в действиях Нильсена, доктор Голлвей сказал:
– Я не вижу, каким образом он может быть виновен в предумышленном злодеянии, если у него совершенно нет чувств, которые являются неотъемлемой частью намерений и мотивации человека.
Однако тут судья предупредил его, что он ступает по территории закона и ему следует придерживаться исключительно медицинского мнения.
Показания Стоттора о его «оживлении» демонстрировали, что Нильсен очнулся от диссоциативного эпизода и начал «собирать заново» свою личность: им двигало некое чувство, отсутствовавшее в сам момент нападения.
Когда суд взял перерыв на обед, журналист по имени Дуглас Бенс бросился к свидетелю и на глазах у присяжных задал ему вопрос об избавлении от человеческих останков. Доктор Голлвей отказался от ответа и сообщил об этом администрации суда, в результате чего мистера Бенса упрекнул судья в начале послеобеденного заседания. Его обвинили в грубом неуважении к суду (что все присутствующие понимали) и могли немедленно арестовать (чему многие из присутствующих бы только обрадовались). Однако Крум-Джонсон принял извинения журналиста, после чего доктор Голлвей вновь занял место свидетеля для перекрестного допроса Аланом Грином.
Прокурор предположил, что свидетель принял некоторые вещи, рассказанные ему обвиняемым, за правду и при этом полностью отбросил другие. Доктор Голлвей ответил, что это обычная практика в психиатрии.
– Верите ли вы в то, что он рассказал полиции об убийстве Гвардейца Джона, Малькольма Барлоу и истощенного молодого человека? – спросил Грин.
– Нет.
– Почему же?
– Он рассказывал о ситуациях, в которых был психически нестабилен.
– Но если рассказанное им полиции все-таки в основном правда, – продолжил Грин. – Значит, ваш диагноз не распространяется на эти три убийства?
– Я могу ошибаться.
– Не бежите ли вы впереди паровоза, доктор? Вы пришли сюда с этой теорией…
– Нет, – прервал его Голлвей.
– Хорошо, с диагнозом.
– Это не теория.
– Давайте не будем придираться к мелочам.
– Это не мелочь.
Доктор Голлвей объяснил свою позицию с помощью аналогии. Если человек жалуется на вросший ноготь на ноге и утверждает, что из-за этого у него началась гонорея, он бы не стал заниматься вросшим ногтем, а поискал бы причину гонореи в чем-то другом. Мистер Грин немедленно заявил, что этот пример слишком уж тривиален, заставив доктора Голлвея вдруг взорваться вспышкой гнева:
– Я отношусь к этому делу крайне серьезно, – ответил он. – Оно причинило немало беспокойства и стало причиной трагедии для множества людей, так что я глубоко возражаю против того, как господин прокурор относится к моим ответам.
Грин мудро решил закрыть на этом вопрос.
Вместо этого Грин сконцентрировался на степени осознанности, продемонстрированной обвиняемым, и его способности делать выбор и принимать решения. Он выбрал пригласить всех этих мужчин к себе в квартиру, прекрасно зная, что с ними может там случиться. Он решил убить Малькольма Барлоу вместо того, чтобы предпринять что-нибудь еще. В случае с Гвардейцем Джоном он предложил ему вызвать такси, а потом решил вместо этого убить. Подчеркивая каждое слово, Грин сказал:
– Он прекрасно знал, что делает. Невозможно представить более четкую картину тех событий.
– За исключением эмоций – да, – сказал Голлвей. – Но его эмоции – это ключевой элемент.
– Значит, вы не станете спорить, что в интеллектуальном плане он понимал, что происходит?
– Да.
– Он знал, что делает?
– С этим я не соглашусь. Разница между интеллектуальным и эмоциональным пониманием имеет огромное значение. Если удалить у человека эмоции, он будет вести себя как машина.
– Он знал о природе и качестве своих действий?
– Нет. Он знал только их природу, но не качество.
Судья Крум-Джонсон вмешался, чтобы дать присяжным возможность анализировать понятные слова, а не сложные медицинские понятия:
– Если его эмоции не участвовали в процессе, значит, он убивал хладнокровно. Вы утверждаете, что хладнокровный убийца не несет ответственности за свои действия?
Доктор Голлвей ответил, что такими понятиями в его дисциплине не оперируют.
Перекрестный допрос доктора Голлвея Иваном Лоуренсом в понедельник, 31 октября, проводился так, чтобы уточнить некоторые понятия, которые были упомянуты в суде на прошлой неделе, а именно:
1) убийства помогали Нильсену не сойти с ума, направляя разрушение вокруг него, а не внутрь. Без них его разум бы поглотил психоз;
2) человек не может полностью осознавать своих действий, если у него нет эмоциональной осознанности. Если убрать эмоциональный фактор, он действует как автомат;
3) «хладнокровный» – не равно «без эмоций». Крокодил хладнокровен. Применительно к человеческому поведению это всего лишь метафора, которая только больше запутывает понятия. Слово это неприменимо, когда требуется научная точность;
4) нет ничего ненормального в воображении самом по себе, ненормальность кроется в том, для чего эти фантазии служат. Шизоидные черты могут вывести эту фантазию за грань разумного.
Адвокат Лоуренс испытывал некоторые трудности в формулировании вопросов, чтобы не «направлять» ими свидетеля в нужную ему сторону – непростительный грех для адвоката. После того как один и тот же вопрос он задал три раза, и ни свидетель, ни кто-либо еще в суде его не понял, судья дружески усмехнулся:
– Задайте вопрос в направляющей формулировке, мистер Лоуренс.
Лоуренс при этом выглядел не смущенным, а благодарным.
Он также напомнил важное постановление по делу «Государство против Роуз»
[33], процитировав: «Человек может знать, что он делает или собирается делать, и при этом страдать от психической ненормальности, которая мешает ему мыслить ясно». Если напоминать присяжным об этом прецеденте достаточно часто, то Лоуренс еще мог доказать, что Деннис Нильсен – как раз такой человек. Кроме того, он предложил присутствующим вспомнить решение главного судьи, лорда Паркера, по делу Бирна
[34]. Паркер заключил: термин «психическая ненормальность» является «достаточно емким, чтобы охватывать все аспекты психики, и означает психическое состояние, настолько отличное от состояния обычных людей, что любой разумный человек назвал бы это ненормальностью».
