Мистер Лоуренс спросил, почему доктор Боуден решил проигнорировать столько важных событий в жизни Нильсена. Например, смерть его дедушки.
– Я не думаю, что это нанесло ему психологическую травму в то время, – сказал Боуден.
А его возросшая социальная изолированность, начиная с 1978-го? Это, по мнению Боудена, было из-за того, что в его квартире хранились трупы.
В зале раздались смешки, когда адвокат Лоуренс, настаивая на ненормальности поведения Нильсена, вытянул из свидетеля самый прямолинейный ответ, окрашенный оттенком усталого нетерпения:
– Разумеется, душить людей – это ненормально, – снизошел доктор Боуден.
– Тогда как вы интерпретируете его отношение к жертвам?
– Подозреваю, что он хотел их убить.
Что касается недостатка эмоций обвиняемого, Боуден сперва настаивал, что, напротив, он демонстрировал довольно незаурядную способность делиться своими эмоциями с другими, затем добавил еще один очевидный комментарий:
– По моему опыту, – сказал он, – большинство убийц вынуждены воспринимать своих жертв как объекты. Иначе они попросту не смогут их убить.
Когда перекрестный допрос доктора Боудена продолжился во вторник, 1 ноября, произошло еще одно обсуждение терминологии. Мистер Лоуренс хотел узнать мнение доктора Боудена об «ограниченной вменяемости», но тот отказался комментировать этот термин со словами, что «ограниченная вменяемость – это не болезнь, как простуда, а подраздел «Акта об убийствах». Лоуренс попытался спросить снова:
– Разве не указывало излишнее чувство вины Нильсена по поводу своей гомосексуальности на психическое расстройство?
– Нет, – ответил Боуден. – Было бы абсурдно предполагать, что если человек гомосексуален, то он страдает от психического расстройства.
Так и есть, но Лоуренс имел в виду не это. Безжалостно-бесцветные ответы Боудена, похоже, раздражали адвоката, который никак не мог добиться от него даже малейшего признания, что с Нильсеном что-то не так (за исключением его очевидного наслаждения убийством людей), пока они не коснулись темы заключения Нильсена в тюрьме Брикстон в ожидании суда. Боуден согласился, что Нильсен в этот период демонстрировал нехарактерное для него послушание, и также согласился, что это может указывать на параноидальные тенденции. Когда же он сказал, что подобных тенденций в Нильсене все-таки нет, он говорил это без особой убежденности, особенно учитывая, что суд слышал примеры поведения Нильсена в тюрьме. Как оказалось, именно Боуден порекомендовал отправить Нильсена в больничное крыло, поскольку считал, что тот может покончить с собой. Тогда Лоуренс спросил: разве человек, готовый пойти на самоубийство, не страдает психическим расстройством? Не в случае Нильсена, ответил доктор Боуден, хотя впоследствии он все-таки согласился с тем, что большинство заключенных в ожидании суда, совершающих самоубийство, действительно страдают психическими расстройствами, и сперва он думал, что Нильсен – именно такой человек. Но с тех пор доктор Боуден успел изменить свое мнение.
Затем настала очередь свидетеля выиграть спор. Нельзя сделать вывод о психической ненормальности из убийств, а затем объяснять сами убийства в терминах психической ненормальности. Это был цикличный аргумент, равносильный признанию: человек безумен, потому что убивает, и убивает, потому что безумен. Следующее его высказывание вышло гораздо менее убедительным. Лоуренс спросил:
– Вы же не будете отрицать, что, раз обвиняемый дал Карлу Стоттору свои адрес и имя после неудавшейся попытки убийства и позволил Полу Ноббсу позвонить матери, выдав свое местоположение, он продемонстрировал тем самым крайнюю степень иррациональности?
– Вовсе нет, – ответил доктор Боуден. – Скорее он просто наслаждался своей властью.
Немногие в суде могли представить себе подобное хладнокровие при ясности ума.
Долгий допрос доктора Боудена закончился еще одним конфликтом на почве определений, и впервые за все время показаний он выдал свое раздражение:
– Люди с фотографической памятью страдают психической ненормальностью, – сказал он. – Поскольку их поведение не является нормальным или обычным, но при этом не превращается в психическое расстройство.
– Но в своем отчете от двадцатого сентября вы утверждали, что психическая ненормальность Нильсена действительно превращается в расстройство. Вы ошиблись в своей терминологии, не так ли, доктор? Как много раз вы ошибались в ней прежде?
– Несколько раз.
– И в этих случаях суд действовал по вашим отчетам?
– Нет.
– Уж надеюсь на это, – ответил Лоуренс, помедлив, чтобы с недоверчивым видом взглянуть себе под ноги. Затем сел на место.
На этом дело «Государство против Нильсена» было завершено. И прокурору Грину, и адвокату Лоуренсу пришлось достаточно потрудиться, чтобы очистить разум присяжных от мешанины психиатрических классификаций, которыми их бомбардировали на протяжении четырех дней, и свести дело к простым узнаваемым элементам. По мнению Грина, обвиняемому попросту нравилось убивать людей, и он получал удовольствие от самого процесса. По мнению же Лоуренса, перед ними был всего лишь человек не в своем уме.
– Защита утверждает, что он ничего не мог с собой поделать, – начал свою заключительную речь Грин. – Однако, согласно законам этой страны, я говорю вам: все он мог.
Грин описывал Нильсена как человека, прекрасно контролирующего свои действия, способного решать, кого оставить в покое, кого убить, а кого вернуть к жизни. Как человека находчивого и хитрого, связно мыслящего и красноречивого: «он вызывает доверие и способен прекрасно блефовать, чтобы выйти сухим из воды». Грин еще раз кратко перечислил пункты, говорящие не в пользу Нильсена (например, то, что он предупредил Стоттора о застежке спальника; то, как он не поленился сделать удавку из галстука, которой убил Синклера; его решение позволить ножам Даффи заржаветь, прежде чем выбросить их, и так далее). При этом он выглядел так, словно просто утверждал очевидное.
– Мистер Нильсен не страдал ни от каких кошмаров, и неважно, что скажут вам по этому поводу психиатры, – сказал Грин. – Мотивы, которые он предложил, вовсе не являются таковыми – это лишь отговорки, за которые он цепляется для объяснения своих действий.
Цитата из допросов Нильсена полицией гласила: «Я понимал: случившееся может повториться». Грин настаивал: это наглядно демонстрировало, что Нильсен – не человек с моральной слепотой, он вполне отличал хорошее от плохого, но продолжал приглашать молодых людей в свою квартиру, прекрасно зная, что их жизнь может там оборваться. Фактор алкоголя он в расчет не брал, поскольку не считал, что тот снимает с обвиняемого ответственность.
– Намерение, задуманное в состоянии опьянения, все еще остается намерением, – сказал он
[38].
