– Если он страдает лишь от недостатка морали, то для него нет и не может быть оправданий… Злая натура не равнозначна замедленному или остановившемуся умственному развитию.
(Лорд Деннинг, верховный третейский судья страны, говорил, что «любое психическое расстройство, проявившееся через насилие и склонное к повторению – это заболевание разума». Однако никто в суде этой фразы так и не упомянул.)
Присяжные удалились для обсуждения приговора поздно утром в четверг, 3 ноября. Все ожидали, что вердикт будет вынесен после полудня, но часы шли, а присяжные все не объявляли своего решения. В 16:30 судья спросил представителя присяжных, смогут ли они вынести свой вердикт до вечера.
– Нет, господин судья, – ответил тот без колебаний.
Тогда присяжных отправили на ночь в отель, чтобы они продолжили обсуждение утром. В это же время лондонская газета «Стандарт» ошибочно посчитала, что принять решение присяжным будет легче легкого, и рискнула опубликовать довольно большую статью о прошлом Нильсена и его кровавой карьере, что было явным проявлением неуважения к суду. Копии этой газеты лихорадочно изымались с улиц Лондона, но было уже слишком поздно. На следующий день примеру этой газеты последовали еще пять других, национального масштаба
[40].
В четверг вечером Нильсен писал в своей камере:
День подходит к концу, и я устал. Я так устал. Я жду завтра: завтра настанет будущее. Завтра я надену этот душный костюм государственного служащего в последний раз за много-много лет… Я склонен полагать, что останусь в тюрьме навсегда. Я постараюсь сохранять присутствие духа, что бы мне ни готовило будущее (тридцать лет или около того). Я обязательно выживу.
В пятницу, четвертого ноября, в 11:25 утра судья сообщил присяжным, что согласен принять от них вердикт по принципу большинства. Это окупилось в 16:25 того же дня: двое несогласных обнаруживалось среди присяжных по всем вопросам, за исключением вопроса о нападении на Пола Ноббса, где все двенадцать присяжных сошлись во мнениях. Денниса Эндрю Нильсена признали виновным в шестикратном предумышленном убийстве и в двукратной предумышленной попытке убийства. Судья приговорил его к тюремному заключению, рекомендовав минимальный срок в двадцать пять лет. Он отправился в свою камеру, откуда его перевели в тюрьму имени Ее Величества, Уормвуд-Скрабс. Вплоть до самого конца Нильсен оставался странно равнодушным к своим ужасным преступлениям. Агония раскаяния, охватывавшая его минимум трижды за все время в ожидании суда, и длившаяся каждый раз несколько дней, словно бы исчезла после вынесения приговора. Он писал об этом, обращаясь к себе в третьем лице:
«Он совершил пятнадцать убийств, и при этом другие люди почему-то считают его важным».
Глава 10
Ответы
«Как много слов я еще напишу, пока не приду к четкому и ясному выводу?»
К тому времени как окончился суд, Нильсен успел исписать почти пятьдесят тюремных тетрадей, наполненных случайными размышлениями в поисках самого себя, чтобы развязать множество узлов мотива и разума, которые заставили его стать убийцей. Как Раскольников в «Преступлении и наказании» Достоевского, он был преступником, размышляющим о причинах своих преступлений в надежде разложить все по полочкам при помощи неустанной саморефлексии. Потребность в этом была столь сильна, что иногда он начинал писать на обратной стороне своих документов: иронично, что самооправдания убийцы были найдены позже на обратной стороне списка человеческих останков, получившихся в результате его действий. Суд принял сторону обвинения, признав Нильсена «хладнокровным» убийцей, который таким образом удовлетворял свои извращенные желания. По крайней мере, это было достаточно просто и не требовало дальнейших рассуждений:
Наверное, я и впрямь наслаждался процессом убийства. Эмоции, которые я получал в эти моменты, были такими насыщенными и всепоглощающими. Бедный доктор Боуден не успокоится, пока не найдет причину. Ну что ж, наслаждение процессом – не самая худшая причина из всех. Надеюсь, он будет доволен. Черт возьми, да откуда мне знать, что заставило меня убить человека, против которого я ничего не имел! В тот момент я просто должен был сделать это. Я не мог себя контролировать. Жажда убийства походила на пороховую бочку, только и ждущую зажженной спички. Спичкой был я сам. Чем больше я пишу, тем меньше я знаю. Возможно, я уже обо всем догадался, и настоящая причина уже прячется где-то среди всех этих бесчисленных размышлений… Для этих людей все должно укладываться в аккуратные тесные рамки. Может быть, настоящий ответ заключается в том, что я просто злобный ублюдок.
Колин Уилсон, тщательно изучивший психологию убийства, настаивает, что мы должны признать нашу потребность в разрушении врожденной характеристикой человечества. Он писал:
Какова бы ни была причина, человек действительно способен испытывать мрачную увлеченность в процессе разрушения, как будто какой-нибудь глубоко скрытый эротический нерв был затронут жаждой насилия. И этот порыв к разрушению, точно как сексуальное желание, делает человека слепым ко всему, что не касается его удовлетворения его собственной потребности»
[41].
Будто в подтверждение этого, последнее заявление Нильсена, написанное им в тюрьме Уормвуд-Скрабс через несколько дней после вынесения приговора, показывает, что он решил «сказать правду» и честно признаться: суд был прав. Вот некоторые отрывки из этого заявления:
Одиночке приходится искать самореализации в самом себе. Все, что есть у одинокого человека – это его экстремальные желания. Люди – всего лишь средство на пути к исполнению этих желаний. Он ненормален и знает это.
Я всегда хотел убить кого-нибудь, но в безопасных обстоятельствах такой возможности у меня не было… Поэтому я заменял эту потребность фантазиями: в зеркальном отражении убивали меня самого. Таким образом, я все эти годы убивал самого себя.
Убийство – только часть целого. Меня будоражил весь процесс целиком: выпивка, преследование, заманивание жертв к себе домой, возвращение моего «друга», решение убить, тело и избавление от него.
Это давление требовало выхода. Я выплескивал его, запивая все алкоголем и слушая музыку. На пике этого кайфа я терял мораль и чувство опасности… При других обстоятельствах я мог бы продолжать в том же духе вплоть до самой смерти.
Озаву и Стюарта он не убил, по его словам, потому, что слишком много тогда выпил, и это затуманивало его рассудок. Что же касается Ноббса и Стоттора, эти попытки убийства были прерваны «по причинам, связанным с выживанием, и ничего общего не имели с сочувствием к жертвам». В случае Ноббса он якобы внезапно осознал, пока душил его, что тот дважды за вечер звонил своей матери, а значит, его будут искать. Со Стоттором же он принял практичное решение не завершать убийство: у него просто не хватало места для лишнего трупа! Кроме того, их могли видеть вместе в пабе «Блэк Кэп». Кевина Сильвестера, которого Нильсен однажды спас (после чего, как читатели помнят, Нильсен испытывал искреннюю радость), он пощадил лишь потому, что нашел его без сознания на улице, а значит, здесь пропадал элемент «преследования». Формула должна быть верной, считал он. (Тогда почему убил Малькольма Барлоу, за которым тоже не было необходимости охотиться, поскольку он дважды приходил к Нильсену сам?) Нильсен здесь называет еще двоих, кого он «очень хотел убить», но не сделал этого из-за неподходящих условий или из-за риска попасться. Еще неопределенное число людей обязаны были своей жизнью тому факту, что под половицами на Мелроуз-авеню и так хранилось слишком много тел, а Нильсен не мог позволить себе быть замеченным за разжиганием костров регулярно, чтобы не вызвать подозрений. Другие два предложения, проскользнувшие почти как интермедия в этом «последнем» признании, помогают увидеть другой подтекст. «Решение убить всегда принималось мной лишь за считаные моменты до его выполнения или попытки выполнить, – пишет он. – Я хотел остановиться, но не мог. У меня нет другого способа почувствовать азарт или счастье».
