Очевидно, в этом заявлении кое-что не сходится, отчего трудно принять его за истину во всех деталях. Например, Нильсен прекрасно знал, что Пол Ноббс является студентом университета, что у него есть домашний адрес в Лондоне и что его пропажу непременно заметят – тот рассказал ему об этом еще во время обеденного перерыва, когда они встретились. Невозможно и представить, что он вспомнил об этом только в момент убийства девять часов спустя. Потенциальная проблема избавления от тела на чердаке Крэнли-Гарденс со Стоттором не остановила его от убийства другого человека там же всего месяцем ранее (в марте 1982-го) и не остановила его от убийства еще двоих до его ареста. А риск попасться в случае Кеннета Окендена был еще выше (существовала высокая вероятность, что их вдвоем видели днем вместе в пабе, где они пили на протяжении двух часов, а потом и в магазине, где они закупались едой на вечер). И все же Кеннет Окенден умер – внезапно и без всяких размышлений о риске со стороны Нильсена. Риск был высок и с Барлоу, поскольку Нильсена могли бы отследить через больничные записи. Нильсен утверждает, что получал от риска удовольствие. Но поскольку суд над ним уже завершился, он вполне может преувеличивать роль своей свободы воли, будто бы в попытке утешить уязвленную гордость и в детском желании продемонстрировать, что он способен на высококлассный обман. Кроме того, могу предположить, что поиск ответов сильно его измотал.
Это не значит, что центральную суть его признания – что он убивал ради удовольствия – следует отмести в сторону. Однако неправильно будет на этом закончить. Степень контроля Нильсеном своих действий требует дальнейшего внимания, и он сам явно не способен измерить эту степень адекватно. Более того: сказать «убийца наслаждался убийством» – явная тавтология. В этой идее нет никакого ответа, только перефразирование вопроса, и принять ее – значит пойти самым легким путем.
Даже прочитав все его записи и почти приветствуя вывод, к которому они ведут, нельзя порой не испытывать потрясения от тех невольных открытий, которые временно поднимают Нильсена из невообразимых глубин чудовищности и возвращают его туда, где он несколько больше похож на человека. «Я снял это бремя со своей души и ничего больше не скрываю, – пишет он. – Я был откровенен настолько, что временами, должно быть, читатель испытывал ужас». И опять-таки: «Я не чувствую себя нормальным человеком, когда пишу эти заметки о своих деяниях. Я чувствую себя грязным».
Так почему же убийца с якобы черной насквозь душой сперва выражает страх, что читателя могут оскорбить его откровения, а затем смотрит на себя с презрением, как будто это его они оскорбили? Эти слова не могут принадлежать человеку, лишенному совести. Понятие морали, даже подавленное напрочь, все еще временами подает голос, пусть и весьма робко. Настоящий психопат, невосприимчивый к концепции морали в принципе, не стал бы приносить подобные извинения своим чувствительным читателям. Так что последнее заявление Нильсена только ставит перед нами еще больше вопросов.
Мы уже установили, что его дело довольно сильно напоминает беспричинное убийство в «Преступлении и наказании», где Раскольников, оставшись в полном одиночестве, бесконечно размышляет над своим преступлением в отчаянной попытке подавить регулярно охватывающее его чувство вины с помощью некого объяснения, которое, по крайней мере, помогло бы ему снова ощутить себя человеком. Худшее его наказание – это неустанные, постоянные размышления о своем жестоком убийстве старушки, вечный самоанализ, от которого он не может сбежать. Один критик интерпретировал потребность Раскольникова так: «Чтобы не оставаться наедине со своей виной, он должен быть одержим единственной неопровержимой идеей, представляющей его глубинную суть, его собственную твердо обоснованную правду»
[42]. В этом можно усмотреть ту же мысль, которая занимала Нильсена: любой мотив лучше, чем никакого, и любая судьба лучше, чем безосновательность. Тот же критик разбирает несколько личностей, которые Раскольников демонстрирует в течение романа, и это тоже отражает разницу в характере Нильсена между тем, каким он предстал на суде, и тем, каким он предстал в этой книге. Существовал Раскольников-альтруист, Раскольников, отстаивающий свое право превосходства, право пользоваться силой по своему усмотрению, а также Раскольников-невротик, «который выплескивает свою болезнь через убийство, интеллектуально рационализированное, но все еще необъяснимое, кроме как через понятие подсознательной нужды»
[43].
Однако нет необходимости искать литературные примеры. Опытные психиатры-криминологи изучали феномен множества убийц и попытались собрать воедино портрет человека, чей характер и история жизни отмечают его как потенциального убийцу. Цель таких исследований в том, чтобы психиатры могли распознавать тревожные звонки еще до того, как личность человека распадется полностью и ступит на путь разрушения (это не означает, разумеется, что каждый, кто подходит под это описание, – потенциальный убийца, просто потенциальные убийцы часто ему отвечают). Одно из таких исследований, проведенное доктором Бриттейном, создает портрет потенциального серийного убийцы, который настолько схож с Деннисом Нильсеном почти во всех аспектах, что дух захватывает. Исследование это было опубликовано в медицинском журнале в 1970 году и представляет собой плоды двадцатилетнего труда по изучению убийц, которые убивали без какой-либо видимой причины, не считая наслаждения процессом.
Этот убийца-садист, утверждает доктор Бриттейн, часто является замкнутым и склонным к саморефлексии человеком. У него мало знакомых и, как правило, почти нет близких друзей. Его увлечения подходят для одинокого времяпровождения, вроде любви к музыке. Он старательный и педантичный, склонен к уединению, довольно застенчив и часто чувствует себя по жизни не на своем месте. Иногда он создает впечатление псевдоинтеллектуала. Он необщительный и почти никогда не показывает своего темперамента. Он никогда не опускается до насилия, даже в школе. Он всегда выглядит очень чисто и аккуратно. Он чувствует, что отличается от других людей, поэтому отчужден и не уверен в себе. Обычно он не увлекается алкоголем. Он чувствует себя хуже остальных, за исключением тех моментов, когда он, наоборот, чувствует себя лучше всех – как правило, это происходит при совершении преступлений. Опаснее всего он становится, когда страдает от ударов по самооценке, например, если его понизили на работе.
Здесь уже можно узнать Нильсена, за исключением воздержания от алкоголя. Не стоит даже напоминать о его одиночестве и склонности к саморефлексии. В школе он не участвовал в драках на игровой площадке, и мы знаем, что он также чувствовал себя не на своем месте, когда сравнивал себя с другими людьми вокруг. Его попытки показаться интеллектуалом очевидны в его письмах и заметках, в которых он время от времени вставлял фразы из словаря цитат и указывал источник. Свое первое преступление он совершил после разрыва личных отношений и отказа в повышении по работе, хотя он отработал положенное количество лет и хорошо себя зарекомендовал.
