В могущество незнакомки поверили безоговорочно.
И столь же безоговорочно ринулись исполнять ее приказы.
Князья унеслись.
Всех любопытных окатывало волной тактичного негодования.
— Господа! Здесь нет ничего интересного! Пожалуйста, проявите такт и оставьте несчастную больную наедине с доктором!
Кричали это, кстати, те, кто больше всех толокся у дверей. Но в конце концов либо хороший тон. либо суровый взгляд Ларисы возымели действие: свидетели исчезли.
Лариса безо всякой брезгливости склонилась над умирающей женщиной, пальпировала живот, пощупала пульс.
— Жить будешь, дура ты этакая. — прошептала она. — Тебе повезло, что на меня нарвалась, а не на врачей.
Лариса в мгновение ока вскрыла один из своих чемоданов. Там, в потайном отделении, имелись полученные от фламенги “на всякий случай” желудочный зонд, шприцы и капсулы для гемодиализа, а также всякая попутная медикаментозная мелочь вроде атропина, новокаина, эуфиллина…
Когда добровольцы с клизмами, тазами и гигиеническими салфетками влетели в комнату, Лариса уже закончила основной этап антидотной терапии.
— Так, — строго сказала Лариса. — Неоперативно работаете. Если б я только и делала, что вас дожидалась, этой дамочке уже потребовались бы венки и эпитафии. Однако у меня для вас есть две новости. Первая — хорошая: будет жить ваша дамочка. Но комнату ей обеспечьте другую: с хорошей вентиляцией, стерильной постелью и чем-то вроде капельницы. Я буду рядом с ней дежурить и следить за показателями гемоглобинурии и наличия сопорозного состояния. А вторая новость — плохая: кому-то из вас, господа, придется провести в этой комнате, кхм-кхм, генеральную уборку.
…Хотя Лариса и “поставила на вид” окружающим, что они слишком медлительны в святом деле спасения человека, она все-таки была излишне строга (не говоря уж о том, что причиной ее строгости было желание скрыть свой почти истерический страх: раскроют, распознают, выгонят! Она не выполнит своего дела, это позор!)… Буквально за какие-то минуты уже притихшую и успокоенную обезболивающей инъекцией больную аккуратно обтерли душистой губкой, переодели в чистую фланелевую сорочку. Лариса при виде обнаженных телес травившейся дуры только поморщилась: когда женщина так распускает свой живот и наращивает такие складки на бедрах, ей действительно милосерднее умереть, а не страдать при ежедневном контакте с зеркалом! Затем женщину перенесли в уютную, стерильной чистоты спаленку, на кровать, сделанную по-старинному — с пологом. В спаленке был затоплен камин — небольшой, но тоже по виду старинный; на полу роль ковров играли щедро настеленные медвежьи и волчьи шкуры. К кровати придвинули обтянутое набивным шелком кресло и маленькую скамеечку для ног. Лариса поняла — это для нее как для врача и сиделки в одном лице. Значит, ее внезапный маскарад благополучно продолжается. “Tant mieux!
[10]
” — как воскликнула некая истая француженка из анекдота, встретив у порога своей квартиры сразу трех жаждущих немедленного удовлетворения страсти амантов…
К тому же и впрямь следует подежурить возле этой толстой дурочки, дрожащей теперь, как студень на лотке: у людей, которые неумело, лишь под воздействием бурных истерик и аффектированного настроения, травятся мышьяком, могут быть неприятные рецидивы наподобие паралича дыхания. Хотя непонятны две вещи: чего ради эта кубышка вздумала травиться? Раз. И почему они, в смысле проживающие в сем роскошном дворце люди (князья, милочка, князья! Зря, что ли, они так друг к другу обращались?!), так носятся с этой явно плебейского вида кубышкой? Два.
Лариса сделала уже дремлющей пациентке еще одну инъекцию весьма ценного и редкостного антидота (разработка неизвестного мастера, достойная трех Нобелевских премий) и, теперь уже не опасаясь за жизнь дамочки, принялась спокойно и непредвзято ее, дамочку, рассматривать. Благо целительная дрема, в которую все глубже проваливалась пациентка, позволяла это делать безо всякого смущения.
Первый вывод, сделанный Ларисой, гласил: женщина была некрасива. Нет, лучше так:
НЕКРАСИВА.
Сразу впечатляет и дает некоторые представления о внешности персонажа. Не правда ли?
И такой эта несчастная выглядела вовсе не потому, что некоторое время назад весь организм ее терзал мышьяк. Женщина была некрасива изначально, сверхъестественно, аномально, словно замышлявшая ее природа-мать решила: “Выпущу-ка я тебя на свет и не чудовищной уродиной, и не красоткой-милашкой. Будешь просто некрасивая. Во всем. А я, природа-мать, понаблюдаю, как ты, некрасивая женщина, жить будешь со своей не-красотой, как станешь выкручиваться из этакой ситуации, выкарабкиваться из ямы, куда тебя и подобных тебе безжалостно сталкивают дивными стройными ногами все эти афродитоподобные красавицы, все эти надменные “Мисс Вселенная” и высокомерные обладательницы священных параметров 90-60-90! И не надейся на жалость, некрасивая женщина! Ибо женщины тебя никогда не пожалеют, а мужчины… Мужчины тоже не пожалеют. Хотя бы потому, что просто не заметят. Аминь!”
Лариса тоже далека была от жалости: жалость вообще не была свойством ее характера, но что-то все же царапнуло душу. Это бледное опухшее лицо, казалось, специально создали для того, чтобы при виде его случайные прохожие думали: “Ну, у меня-то все еще не так плохо!” Глаза прятались в набрякших складках век с жалкими белесоватыми подобиями куцых ресниц. Кожа на картофелеобразном носу напоминала поле, на котором сначала велели рыть окопы и возводить блиндажи из прыщей, потом пришел приказ о передислокации угревой сыпи к подбородку, а на носу-поле всё оставили, как было. Круглые пухлые щеки, возможно, получили бы сравнение с яблочками (и то с большой натяжкой), если б не создавалось стойкое впечатление, что хозяйка “яблочек неизвестным методом косметической хирургии превратила милые фрукты в уныло повисшие жировыми складками мешки.
С лица Лариса перевела взгляд на тело, укрытое сейчас теплым одеялом. Но даже и под одеялом угадывались формы, по которым фигуру несчастно:, можно было смело сравнивать с тумбочкой. Или большой круглой банкой для кольдкрема. Или с кондитерским мешком. Как кому понравится.
— Теперь я понимаю, почему ты наглоталась мышьяку, — тихо сказала Лариса, не боясь, что разбудит пациентку.
— Если вы решили, что я травилась из-за сoбственной внешности, то глубоко ошиблись. — спокойно заявила болезная, не открывая глаз.
Лариса оторопела.
— Я вовсе не это имела в виду, — принялась невыразительно лгать она, слегка раздражаясь оттого, что эта “тумбочка”, во-первых, явно не спала все это время, а во-вторых, так легко отследила ход Ларисиных размышлений.
— Это, это! — убежденно сказала “тумбочка”, выпрастывая из-под одеяла свои укутанные во фланелевые рукава руки с ладонями, напоминавшими ладони шпалоукладчицы с большим трудовым стажем. — В девяносто восьми процентах из ста людей, впервые столкнувшихся с моим неповторимым обликом, сначала просто коротит. А потом они начинают подыскивать цивилизованные, но лживые объяснения своим вполне правдивым, но зато диким впечатлениям. И мне приходится говорить им: да. вы правы, в газонокосилке больше стройности и шарма, чем во мне. И я спокойно с этим живу. Живите и вы. Отсутствие красоты — это не заразно. Быть некрасивым — знаменито.
